- Нельзя? - спросил он. - Почему нельзя?
- Вы отрицаете смысл романсов, вы даже как будто иронизируете...
- Бесстрастием хвастаетесь, - крикнула Любаша;
Кутузов густо засмеялся.
- Да - вы прямо скажите: плохо!
- Позвольте мне объяснить, - требовательно попросил Никодим Иванович, и, когда Лютов, покосясь на него, замолчал, а Любаша, скорчив лицо гримаской, отскочила в сторону, писатель, покашляв в рукав пиджака, авторитетно заговорил:
- Хорошо, но - не так. Вы поете о страдании, о волнениях страсти...
- Ну, знаете, я до пряностей не охотник; мне мои щи и без перца вкусны, - сказал Кутузов, улыбаясь. - Я люблю музыку, а не слова, приделанные к ней...
Лютов обернулся, крикнул в буфет:
- Николай, - стол! Два стола... И, дернув перевязь сабли, плачевно попросил арлекина:
- Да - сними ты с меня эту дуру! По этому возгласу Самгин узнал в арлекине Макарова.
- Позвольте, - как это понять? - строго спрашивал писатель, в то время как публика, наседая на Кутузова, толкала его в буфет. - История создается страстями, страданиями...
Лакей вдвинул в толпу стол, к нему - другой и, с ловкостью акробата подбросив к ним стулья, начал ставить на стол бутылки, стаканы; кто-то подбил ему руку, и одна бутылка, упав на стаканы, побила их.
- Чорт! - закричал Лютов. - Если не умеешь...
Но сейчас же опомнился, забормотал:
- Ну, скорее, брат, скорее! Садитесь, господа, поговорим...
Было жарко, душно. В зале гремел смех, там кто-то рассказывал армянские анекдоты, а рядом с Климом белокурый, кудрявый паж, размахивая беретом, говорил украинке:
- Никто не может доказать мне, что борьба между людями - навсегда обязательна...
Человек, одетый крестьянином, ведя под руку монахиню, проверявшую билеты, говорил в ухо ей:
- Нет, материализмом наш народ не заразится... Самгин стоял в двери, глядя, как суетливо разливает
Лютов вино по стаканам, сует стаканы в руки людей, расплескивая вино, и говорит Кутузову:
- Вот - человек оделся рыцарем, - почему? Почему - именно рыцарем?
Кутузов, со стаканом вина в руке, смеялся, закинув голову, выгнув кадык, и под его фальшивой бородой Клим видел настоящую. Кутузов сказал, должно быть, что-то очень раздражившее людей, на него кричали несколько человек сразу и громче всех - человек, одетый крестьянином.
- Не новость! Нам еще пророки обещали: "И будет, яко персть от колесе, богатство нечестивых и яко прах летяй" - да-с!
В зале снова гремел рояль, топали танцоры, дразнила зеленая русалка, мелькая в объятиях китайца. Рядом с Климом встала монахиня, прислонясь плечом к раме двери, сложив благочестиво руки на животе. Он заглянул в жуткие щелочки ее полумаски и сказал очень мрачно:
- Я вас знаю.
- Разве? - тихо и равнодушно спросила она.
- Вас зовут Марья Ивановна, вы живете... Самгин назвал переулок, в котором эта женщина встретила его, когда он шел под конвоем сыщика и жандарма. Женщина выпустила из рукава кипарисовые четки н, быстро перебирая их тонкими пальцами красивой руки, спросила, улыбаясь насильственной улыбкой:
- А еще что?
- Я знаю о вас все.
- Вот как? Тогда вы знаете обо мне больше, чем я, - ответила монахиня фразой, которую Самгин где-то читал.
"Книжники", - подумал он, глядя, как монахиня пробирается к столам, где люди уже не кричали и раздавался голос Кутузова:
- Восьмидесятые годы хорошо обнаружили, что интеллигенция, в массе своей, вовсе не революционна...
- Неправда!
- Верно! - сказал Тагильский, держа шлем в руке, точно слепой нищий чашку.
Поправив на голове остроконечный колпак, пощупав маску, Самгин подвинулся ко столу. Кружево маски, смоченное вином и потом, прилипало к подбородку, мантия путалась в ногах. Раздраженный этим, он взял бутылку очень холодного пива и жадно выпил ее, стакан за стаканом, слушая, как спокойно и неохотно Кутузов говорит:
- Теперь, когда марксизм лишил интеллигенцию чинов и званий, незаконно присвоенных ею...
- Позвольте! - гневно крикнул кто-то.
- Не мешайте!
- Нет, позвольте! Я - по вопросу о законности...
- Долой нигилистов! - рявкнул нетрезвый человек в голубом кафтане, белом парике и в охотничьих сапогах по колено.
Сердитым ручейком и неуместно пробивался сквозь голоса негодующих звонкий голосок Любаши:
- Думаете, что если вы дали пять рублей в пользу политических, так этим уже куплено вами место в истории...
Из угла, из-за шкафа, вместе со скрежетом рыцарских доспехов, плыла басовитая речь Стратонова:
- Р-реакции - законны; реакция - эпоха, когда укрепляются завоевания культуры...
- Толстыми и Победоносцевыми, - крикнул кто-то. Говорили все сразу и так, как будто боялись внезапно онеметь. Пред Кутузовым публика теснилась, точно в зоологическом саду пред зверем, которого хочется раздразнить. Писатель, рассердясь, кричал:
- Ваш "Манифест" - бездарнейший фельетон!
А он говорил в темя писателя:
- На борьбу народовольцев против самодержавия так называемое общество смотрело, как на любительский спектакль...