- Глядите, чтобы Ермаков...
- Два!
- К-куда, пес?
- Три!
Длинная линия людей покачнулась, веревка, дрогнув, отскочила от стены, упала, брякнув железом.
- Ну, вот и слава тебе, господи, - сказал возница, надевая сапог, подмигивая Самгину, улыбаясь: - Мы, господин, ничего этого не видели верно? Магазея - отперта, а - как, нам не известно. Отперта, стало быть, ссуду выдают, - так ли?
Он стал оправлять сбрую на лошадях, продолжая веселеньким голосом:
- Замок, конечно, сорван, а - кто виноват? Кроме пастуха да каких-нибудь старичков, старух, которые на печках смерти ждут, - весь мир виноват, от мала до велика. Всю деревню, с детями, с бабами, ведь не загоните в тюрьму, господин? Вот в этом и фокус: бунтовать - бунтовали, а виноватых - нету! Ну, теперь идемте...
Отдохнувшие лошади пошли бойко; жердь, заменяя колесо, чертила землю, возница вел лошадей, покрикивая:
- Эхма, уточки, куропаточки!
Самгин шагал в стороне нахмурясь, присматриваясь, как по деревне бегают люди с мешками в руках, кричат друг на друга, столбом стоит среди улицы бородатый сектант Ермаков. Когда вошли в деревню, возница, сорвав шапку с головы, закричал:
- Эй, Василий Митрич!
Сразу стало тише, люди как будто испугались, замерли на минуту, глядя на лошадей и Самгина, потом осторожно начали подходить к нему.
- Дали ссуду-то? - радостно спрашивал возница, а перед ним уже подпрыгивал красненький мужичок, торопливо спрашивая: ,
- Ты - кого привез? Ты - куда его?
К Самгину подошли двое: печник, коренастый, с каменным лицом, и черный человек, похожий на цыгана. Печник смотрел таким тяжелым, отталкивающим взглядом, что Самгин невольно подался назад и встал за бричку. Возница и черный человек, взяв лошадей под уздцы, повели их куда-то в сторону, мужичонка подскочил к Самгину, подсучивая разорванный рукав рубахи, мотаясь, как волчок, который уже устал вертеться.
- Куда едете? В какой должности? - пугливо спрашивал он; печник поймал его за плечо и отшвырнул прочь, как мальчишку, а когда мужичок растянулся на земле, сказал ему:
- Отойди прочь, Иван!
Он выговорил эти три слова так, как будто они стоили ему большого усилия. Его лицо изъедено оспой, поэтому оно и было шероховатым, точно камень, из-под выщипанных бровей угрюмо смотрели синеватые глаза. Стоял он, широко раздвинув ноги, засунув большие пальцы рук за пояс, выпятив обширный живот, молча двигал челюстью, и редкая, толстоволосая борода его неприятно шевелилась. Самгин чувствовал, что этот человек не знает, что ему делать с ним, и нельзя было представить, что он сделает в следующую минуту. Подошло с десяток мужиков, все суровые, прихмуренные.
- Вы - староста? - спросил Самгин, думая, что в следующий раз он возьмет револьвер.
- Староста арестованный, - сказал один из мужиков; печник посмотрел на него, плюнул под ноги себе и сказал:
- Что врешь? Староста у нас захворал. В городе лежит.
Беременная баба, проходя мимо, взмахнула мешком и проворчала:
- Рады, галманы, случаю... Кончали бы скорее.
- А вам - зачем старосту? - спросил печник. - Пачпорт и я могу посмотреть. Грамотный. Наказано - смотреть пачпорта у проходящих, проезжающих, - говорил он, думая явно о чем-то другом. - Вы - от земства, что ли, едете?
- Я - адвокат. ,
- Адвокат, - повторил печник, поглядев на мужиков, - кто-то из них проворчал:
- Стало быть: и нашим и вашим.
- Ну, что ж. Яишну кушать желаете? - спросил печник, подмигнув мужикам, и почти весело сказал: - Господа обязательно яишну едят.
Он вынул из кармана кожаный кисет, трубку, зачерпнул ею табаку и стал приминать его пальцем. Настроенный тревожно, Самгин вдруг спросил:
- Вы чего хотите от меня?
- Мы? - удивился печник. - А - чего нам хотеть? Мы - дома. Вот заехал к нам по нужде человек, мы - глядим.
Сморщив лицо, он раскурил трубку, подвинулся ближе к Самгину и грубо сказал:
- Идите.
- Куда?
- Туда, - печник ткнул трубкой влево, на группу ветел, откуда доносились вздохи мехов, стук молотка и сиплый голос:
- Дуй, дуй...
На перекладине станка для ковки лошадей сидел возница; обняв стойку, болтая ногами, он что-то рассказывал кузнецу. Печник подошел к нему и скомандовал:
- Подь сюда, Косарев!
Отвел его в сторону шагов на пять, там они поговорили о чем-то, затем кузнец спросил:
- Не врешь? Перекрестись. И пригрозил:
- Ну, гляди же!
Кузнец начал яростно работать; было что-то припадочное в его ненужной беготне от наковальни к пылающему горну, неистовое в его резких движениях.
- Дуй, бей, давай углей, - сипло кричал он, повертываясь в углах. У мехов раскачивалась, точно богу молясь, растрепанная баба неопределенного возраста, с неясным, под копотью, лицом.
- Живее, Вася, не задерживай барина, - сказал печник, отходя прочь от кузницы.
- Злой работник, а? - спросил Косарев, подходя к Самгину. - Еще теперь его чахотка ест, а раньше он был - не ходи мимо! Баба, сестра его, дурочкой родилась.
Не переставая говорить, он вынул из-за пазухи краюху ржаного хлеба, подул на нее, погладил рукою корку и снова любовно спрятал:
- Заметно, господин, что дураков прибывает; тут, кругом, в каждой деревне два, три дуренка есть. Одни говорят: это от слабости жизни, другие считают урожай дураков приметой на счастье.
- Эй, Косарев, помогай! - крикнул кузнец. Ветер нагнал множество весенних облаков, около солнца они были забавно кудрявы, точно парики вельмож восемнадцатого века. По улице воровато бегали с мешками на плечах мужики и бабы, сновали дети, точно шашки, выброшенные из ящика. Лысый старик, с козлиной бородой на кадыке, проходя мимо Самгина, сказал: