- Классовое, думаете? - усмехнулся Суслов. - Нет, батенька, не надейтесь! Это сказывается нелюбовь к фабричным, вполне объяснимая в нашей крестьянской стране. Издавна принято смотреть на фабричных как на людей, отбившихся от земли, озорных...
Его вставки, мешая говорить, раздражали Самгина. И, поддаваясь раздражению, Клим продолжал:
- Взгляд - вредный. Стачки последних лет убеждают нас, что рабочие сила, очень хорошо чувствующая свое значение. Затем - для них готова идеология, оружие, которого нет у буржуазии и крестьянства.
- Будто бы нет? - вставил Суслов, поддразнивая. Но Самгин уже не слушал его замечаний, не возражал на них, продолжая говорить все более возбужденно. Он до того увлекся, что не заметил, как вошла жена, и оборвал речь свою лишь тогда, когда она зажгла лампу. Опираясь рукою о стол, Варвара смотрела на него странными глазами, а Суслов, встав на ноги, оправляя куртку, сказал, явно довольный чем-то:
- А вы, Самгин, не очень правоверный марксист, оказывается, и даже...
Он с улыбкой проглотил конец фразы, пожал руку Варвары и снова обратился к Самгину.
- Не ожидал. Тем приятнее. Когда он ушел, Самгин спросил жену:
- Что это ты как смотришь?
- Слушала тебя, - ответила она. - Почему ты говорил о рабочих так... раздраженно?
- Раздраженно? - с полной искренностью воскликнул он. - Ничего подобного! Откуда ты это взяла?
- Из твоего тона, слов.
- Во-первых - я говорил не о рабочих, а о мещанах, обывателях...
- Да, но ты их казнил за то, что они не понимают, чем грозит для них рабочее движение...
- Они это понимают, но...
- Что - но?
- Они - бессильны, и это - порок.
- Не понимаю, - почему порок?
- Бессилие - порок.
Зеленые глаза Варвары усмехнулись, и голос ее прозвучал очень по-новому, когда она, вздохнув, сказала:
- Ах, Клим, не люблю я, когда ты говоришь о политике. Пойдем к тебе, здесь будут убирать.
Взяв его под руку и тяжело опираясь на нее, она с подозрительной осторожностью прошла в кабинет, усадила мужа на диван и даже подсунула за спину его подушку.
- У тебя ужасно усталое лицо, - объяснила она свою заботливость.
- Так тебе не нравится? - начал он.
- Да, - поторопилась светить Варвара, усаживаясь на диван с ногами и оправляя платье. - Ты, конечно, говоришь всегда умно, интересно, но - как будто переводишь с иностранного.
- Гм, - сказал Самгин, пытаясь вспомнить свою речь к дяде Мише и понять, чем она обрадовала его, чем вызвала у жены этот новый, уговаривающий тон.
- Милый мой, - говорила Варвара, играя пальцами его руки, - я хочу побеседовать с тобою очень... от души! Мне кажется, что роль, которую ты играешь, тяготи г тебя...
- Позволь, - нельзя говорить об игре, - внушительно остановил он ее. Варвара, отклонясь, пожала плечами.
- Ты забыл, что я - неудавшаяся актриса. Я тебе прямо скажу: для меня жизнь - театр, я - зритель. На сцене идет обозрение, revue, появляются, исчезают различно наряженные люди, которые - как ты сам часто говорил хотят показать мне, тебе, друг другу свои таланты, свой внутренний мир. Я не знаю - насколько внутренний. Я думаю, что прав Кумов, - ты относишься к нему... барственно, небрежно, но это очень интересный юноша. Это - человек для себя...
Самгин внимательно заглянул в лицо жены, она кивнула головою и ласково сказала:
- Да, именно так: для себя...
- Что ж он проповедует. Кумов? - спросил Клим иронически, но чувствуя смутное беспокойство.
Жена прижалась плотнее к нему, ее высокий, несколько крикливый голос стал еще мягче, ласковее.
- Он говорит, что внутренний мир не может быть выяснен навыками разума мыслить мир внешний идеалистически или материалистически; эти навыки только суживают, уродуют подлинное человеческое, убивают свободу воображения идеями, догмами...
- Наивно, - сказал Самгин, не интересуясь философией письмоводителя. И - малограмотно, - прибавил он. - Но что же ты хочешь сказать?
- Вот, я говорю, - удивленно ответила она. - Видишь ли... Ты ведь знаешь, как дорог мне?
- Да. И - что же? - торопил Самгин. Жена шутливо ударила его по плечу.
- Как это любезно ты сказал! Но тотчас же нахмурилась.
- Я не хотела бы жалеть тебя, но, представь, - мне кажется, что тебя надо жалеть. Ты становишься недостаточно личным человеком, ты идешь на убыль.
Она говорила еще что-то, но Самгин, не слушая, думал:
"Какой тяжелый день. Она в чем-то права".
И он рассердился на себя за то, что не мог рассердиться на жену. Потом спросил, вынув из портсигара папиросу:
- Чего тебе не хватает?
- Тебя, конечно, - ответила Варвара, как будто она давно ожидала именно этого вопроса. Взяв из его руки папиросу, она закурила и прилегла в позе одалиски с какой-то картины, опираясь локтем о его колено, пуская в потолок струйки дыма. В этой позе она сказала фразу, не раз читанную Самгиным в романах, - фразу, которую он нередко слышал со сцены театра:
- Ты меня не чувствуешь. Мы уже не созвучны. "Только это", - подумал Самгин, слушая с улыбкой знакомые слова.
- Женщина, которую не ревнуют, не чувствует себя любимой...
- Видишь ли, - начал он солидно, - мы живем в такое время, когда...
- Все мужчины и женщины, идеалисты и материалисты, хотят любить, закончила Варвара нетерпеливо и уже своими словами, поднялась и села, швырнув недокуренную папиросу на пол. - Это, друг мой, главное содержание всех эпох, как ты знаешь. И - не сердись! - для этого я пожертвовала ребенком...
- Поступок, которого я не одобрял, - напомнил Самгин.
- Да.