- Вы называете микроскопическими увеселениями...
На улице было пустынно и неприятно тихо. Полночь успокоила огромный город. Огни фонарей освещали грязножелтые клочья облаков. Таял снег, и от него уже исходил запах весенней сырости. Мягко падали капли с крыш, напоминая шорох ночных бабочек о стекло окна.
Самгин шел тихо, как бы опасаясь расплескать на ходу все то, чем он был наполнен. Большую часть сказанного Кутузовым Клим и читал и слышал из разных уст десятки раз, но в устах Кутузова эти мысли принимали как бы густоту и тяжесть первоисточника. Самгин видел пред собой Кутузова в тесном окружении раздраженных, враждебных ему людей вызывающе спокойным, уверенным в своей силе, - как всегда, это будило и зависть и симпатию.
"Уметь вот так сопротивляться людям..."
Он представил Кутузова среди рабочих, неохотно шагавших в Кремль.
"Как бы он вел себя в этих случаях?"
Этого он не мог представить, но подумал, что, наверное, многие рабочие не пошли бы к памятнику царя, если б этот человек был с ними. Потом память воскресила и поставила рядом с Кутузовым молодого человека с голубыми глазами и виноватой улыбкой; патрона, который демонстративно смахивает платком табак со стола; чудовищно разжиревшего Варавку и еще множество разных людей. Кутузов не терялся в их толпе, не потерялся он и в деревне, среди сурово настроенных мужиков, которые растащили хлеб из магазина.
"Нет, его не назовешь рабом, "прикованным к тяжелой колеснице истории"..."
И тут Клим Самгин впервые горестно пожалел о том, что у него нет человека, с которым он мог бы откровенно говорить о себе.
Почти около дома его обогнал человек в черном пальто с металлическими пуговицами, в фуражке чиновника, надвинутой на глаза, - обогнал, оглянулся и, остановясь, спросил голосом Кутузова:
- Самгин? Здравствуйте. Я видел вас там, у этого быка, хотел подойти, а вы вдруг исчезли, - сдерживая голос, осматривая безлюдную улицу, говорил Кутузов. - Я ведь к вам, то есть не к вам, а к Сомовой...
- Ее арестовали, - сказал Самгин очень тихо, опасаясь, чтоб Кутузов не услыхал в его тоне чувства, которое ему не нужно слышать, - Самгин сам не звал, какое это чувство.
Кутузов круто остановился, толкнув его локтем и плечом.
- Чорт... Когда? Почему же вы там не сказали мне?
Сняв фуражку, он пошел очень быстро, спрашивая:
- Больна? Паскудная история! Н-да". Где же я ночую? Она писала, что приготовит мне ночлеги. Это - не у вас?
- Вероятно, - сказал Клим.
- А может быть, неудобно? Говорите прямо.
- Здесь, - сказал Самгин, прижимаясь к двери крыльца и нажав кнопку звонка.
- Кажется - чисто, - проворчал Кутузов, оглядываясь. - Меня зовут для ваших домашних - Егор Николаевич Пономарев, - не забудете? Документ у меня безукоризненный.
- Я думаю, жена узнает вас...
- Гм... узнает? - пробормотал Кутузов, раздеваясь в прихожей. - Ну, а монумент, который открыл нам дверь, не удивится столь позднему гостю?
- Привыкла, - сказал Самгин и поймал себя в желании намекнуть, что конспиративные дела не новость для него.
- Так - зацапали Любашу? - спросил Кутузов, войдя в столовую, оглядываясь. - Уже два раза не удалось мне встретиться с нею, то - я арестован, то - она1 Это - третий. Чорт знает, как глупо!
Самгину показалось, что он слышит в словах Кутузова нечто близкое унынию, и пожалел, что не видит лица, - Кутузов стоял, наклоня голову, разбирая папиросы в коробке, Самгин предложил ему закусить.
- С удовольствием, но - без прислуги, а? Там - подали чай, бутерброды, холодные котлеты, но я... поспешил уйти. Вечерок. - не из удачных.
- Кто это бритый? - спросил Клим.
- Бывший человек. Громкое имя, когда-то. Он назвал имя, ничего не сказавшее Климу. Пройдя в комнату жены, Клим увидал, что она торопливо одевается.
- Что случилось? Кто это? - тревожным шопотом спросила она. - Ах, помню, это певец, которым восхищалась Любаша. Хочет есть? Иди, я сейчас!
Но Самгин не спешил выйти в столовую и вышел вместе с нею.
- О, здравствуйте, русалка! Я узнал вас по глазам, - оживленно и ласково встретил Варвару Кутузов. - Помните, - мы танцевали на вечеринке у кривозубого купца, - как его?
Самгину оживление гостя показалось искусственным, но он подумал с досадой на себя, что видел Лютова сотню раз, а не заметил кривых зубов, а верно, зубы-то кривые! Через пять минут он с удивлением, но без удовольствия слушал, как Варвара деловито говорит:
- За нами, разумеется, следят, но завтра я вам укажу две совершенно чистых квартиры...
- Нет - серьезно? Недельки бы на две, а?
- Возможно.
Кутузов со вкусом ел сардины, сыр, пил красное вино и держался так свободно, как будто он не первый раз в этой комнате, а Варвара - давняя и приятная знакомая его.
"Она ведет себя, точно провинциалка пред столичной знаменитостью", подумал Самгин, чувствуя себя лишним и как бы взвешенным в воздухе. Но он хорошо видел, что Варвара ведет беседу бойко, даже задорно, выспрашивает Кутузова с ловкостью. Гость отвечал ей охотно.
- Ссылка? Это установлено для того, чтоб подумать, поучиться. Да, скучновато. Четыре тысячи семьсот обывателей, никому - и самим себе - не нужных, беспомощных людей; они отстали от больших городов лет на тридцать, на пятьдесят, и все, сплошь, заражены скептицизмом невежд. Со скуки чудят. Пьют. Зимними ночами в город заходят волки...
Анфимьевна, к неудовольствию Клима, внесла самовар, а Варвара, заваривая чай, спросила:
- Что же будут делать эти ненужные во время революции?
- Революция - не завтра, - ответил Кутузов, глядя на самовар с явным вожделением, вытирая бороду салфеткой. - До нее некоторые, наверное, превратятся в людей, способных на что-нибудь дельное, а большинство думать надо - будет пассивно или активно сопротивляться революции и на этом - погибнет.
- Просто у вас все, - сказала Варвара, как будто одобрительно, Самгин, нахмурясь, пробормотал:
- Ну, это не очень просто.
- А - как же? - спросил Кутузов, усмехаясь. - В революции, подразумеваю социальную, - логический закон исключенного третьего будет действовать беспощадно: да или нет.
Самгин хотел сказать "это - жестоко" и еще много хотел бы сказать, но Варвара допрашивала все жаднее и уже волнуясь почему-то. Кутузов, с наслаждением прихлебывая чай, говорил как-то излишне ласково:
- Какую же роль может играть религия, из которой практика жизни давно уже и совершенно вычеркнула, вытравила всякую мораль?
- Идеализм - основное свойство души человека, - наскакивала Варвара покраснев, блестя глазами, щурясь.
- Рабочему классу философский идеализм - враждебен; признать бытие каких-то тайных и непознаваемых сил вне себя, вне своей энергии рабочий не может и не должен. Для него достаточно социального идеализма, да и сей последний принимается не без оговорок.
Самгин соображал: