- Значит - ложная тревога, - сказал Макаров, подходя к Самгину и глядя на часы в руке. - Мне пора на работу, до свидания! На днях зайду еще. Слушай, - продолжал он, понизив голос, - обрати внимание на рыжего мальчишку - удивительно интересен!
Бородатый человек оттолкнул Макарова.
- До свидания, - почему-то очень весело крикнул доктор.
Самгин даже головой не кивнул ему, внимательно присматриваясь к защитникам баррикады. Некоторых он видел раньше в кухне, - они ему кланялись, когда он проходил мимо, он снисходительно улыбался им. Один из них, краснощекий, курносый парень, Вася, которого Анфимьевна заставляла носить дрова и растоплять печь в кухне, особенно почтительно уступал ему дорогу. В общем он видел человек десять, а сейчас их было девятнадцать: одиннадцать - вооруженных винтовками и маузерами, остальные - безоружны. Было ясно, что командует ими человек в башлыке, товарищ Яков, тощенький, легкий; светлые усы его казались наклеенными под узким, точно без ноздрей, носом, острые, голубоватые глаза смотрят внимательно и зорко. В общем лицо у него серое, старообразное, должно быть, долго сидел в тюрьме и там засох. Ему можно дать двадцать пять лет, можно и сорок.
- Нуте-с, товарищи, теперь с баррикад уходить не дело, - говорит он, и все слушают его молча, не перебивая. - На обеих баррикадах должно быть тридцать пять, на этой - двадцать. Прошу на места.
Пятеро отделились, пошли в переулок; он, не повышая голоса, сказал им вслед:
- Сегодня вам дадут еще две винтовки и маузер. Может быть, и бомбочки будут.
Из-за баррикады вышел дворник Николай.
- Ружьецо-то и мне бы надо...
- Достанем, товарищ, обязательно! - Яков покашлял, крякнул и продолжал: - Стену в сарае разобрали? Так. Лестница на крыше углового дома - есть? Чудесно. Бомбочки - там? Ну, значит - всё. Товарищи Балясный и Калитин отвечают за порядок. Нуте-с, - наши сведения такие: вышло семь сборных отрядов, солдаты и черная сотня. Общая численность - триста пятьдесят - четыреста, возможно и больше. Черной сотни насчитывается человек полтораста. Есть будто пушечки, трехдюймовки. В общем - не густо! Но, конечно, могут разрастись. Ростовцы - не пойдут, это - наверняка!
"Вероятно - приказчик", - соображал Самгин, разглядывая разношерстное воинство так же, как другие обыватели - домовладельцы, фельдшер и мозольный оператор Винокуров, отставной штабс-капитан Затёсов - горбоносый высокий старик, глухой инженер Дрогунов - владелец прекрасной голубиной охоты. Было странно, что на улице мало студентов и вообще мелких людей, которые, квартируя в домиках этой улицы, лудили самовары, заливали резиновые галоши, чинили велосипеды и вообще добывали кусок хлеба грошовым трудом.
"Кого же защищают?" - догадывался Самгин. Среди защитников он узнал угрюмого водопроводчика, который нередко работал у Варвары, студента - сына свахи, домовладелицы Успенской, и, кроме племянника акушерки, еще двух студентов, - он помнил их гимназистами. Преобладала молодежь, очевидно ремесленники, но было человек пять бородатых, не считая дворника Николая. У одного из бородатых из-под нахлобученного картуза торчали седоватые космы волос, а уши - заткнуты ватой.
Все было неестественно и так же неприятно, как этот тусклый день, бесцветное солнце, остренький ветер. Неестественна высокая и довольно плотная стена хлама, отслужившего людям. Особенно лезло в глаза распоротое брюхо дивана, откуда торчали пружины и клочья набивки. К спинке дивана прикреплена палка половой щетки, и на ней треплется красный флаг. Обыватели этой улицы тоже всё - люди, отслужившие жизни. Самгин, поеживаясь от ветра и глядя, как дворник Николай раскручивает голыми руками телеграфную проволоку, должно быть, жгуче холодную, соображал:
"При чем здесь этот?"
Человек с ватой в ушах стал рядом с ним и, протирая рукавом ствол винтовки, благодарно сказал;
- Ласковый денек сегодня.
Самгин взглянул на него недоверчиво - смеется?
- Вы на этой улице живете? - спросил он.
- Нет, я - с Благуши назначен сюда, - ответил человек, все поглаживая винтовку, и вздохнул: - Патронов маловато у нас.
- Что защищает эта баррикада? - спросил Клим и даже смутился - до того строго и глупо прозвучал вопрос, а человек удивленно заглянул в лицо его и сказал:
- Революцию защищает, рабочий народ, а - как же? Размахивая рукою, он стал объяснять:
- Там - Каретный ряд, а там, значит, тоже наши, - мы, вроде, третья линия...
- Ага, - сказал Самгин и отошел прочь, опасаясь, что скажет еще что-нибудь неловкое. Он чувствовал себя нехорошо, - было физически неприятно, точно он заболевал, как месяца два тому назад, когда врач определил у него избыток кислот в желудке.
"Покорнейший слуга... Кто это сказал: "Интеллигент - каторжник, прикованный к тачке истории"? Колесница Джагернаута... Чепуха все это. И баррикады - чепуха", - попытался он оборвать воспоминания о Макарове и даже ускорил шаг. Но это не помогло.
"От ума или от сердца? Как это он говорил? Выдумывает от бессилия, вот что. Бездарный человек..."
Воспоминания о Макарове он подсказывал себе, а сквозь них пробивалось другое:
"Конечно, - любители. Настоящие артисты бунта - в деревне. Они всегда были там, - Разин, Пугачев. А этот, товарищ Яков, - что такое он?" Незаметно для себя Самгин дошел до бульвара, остановился, посмотрел на голые деревья, - они имели такой нищенский вид, как будто уже никогда больше не покроются листьями. Домой идти не хотелось. И вообще следовало выехать из дома тотчас же после оскорбительной выходки Варвары. Самгин взглянул на часы и пошел на квартиру Гогиных исполнять поручение Любаши. Чтоб согреться и не думать - шел очень быстро. Хотелось, чтобы все быстрее шло к своему концу. Вспомнил фразы Кумова:
"Отношение человека к жизни зависит от перемещения в пространстве. Наше, земное пространство ограничено пределами, оскорбительными для нашего духа, но даже и в нем..." Дальше Кумов говорил что-то невразумительное о норманнах в Англии, в России, Сицилии.
Приближаясь бульваром к Арбату, Самгин услышал вправо от себя, далеко, знакомый щелчок выстрела, затем - другой. Выстрелы, прозвучав очень скромно, не удивили, - уж если построены баррикады, так, разумеется, надо стрелять. Но когда перед ним развернулась площадь, он увидел, что немногочисленные прохожие разбегаются во все стороны, прячутся во двор трактира извозчиков, только какой-то высокий старик с палкой в руке, держась за плечо мальчика, медленно и важно шагает посреди площади, направляясь на Арбат. Фигура старика как будто знакома, - если б не мальчик и не эта походка, его можно бы принять за Дьякона, но Дьякон ходил тяжело и нагнув голову, а этот держит ее гордо и прямо, как слепой.
В стороне Поварской кто-то протяжно прокричал неясное слово, и тотчас же из-за церкви навстречу Климу бросилась дородная женщина; встряхивая головою, как лошадь, она шипела:
- Ох, господи, ох...
За нею выскочил человек в черном полушубке, матерно ругаясь, схватил ее сзади за наверченную на голове шаль и потащил назад, рыча:
- Встань за церковь, дура, чорт, в церковь не будут стрелять...
- Р-разойди-ись! - услышал Самгин заунывный крик, бросился за угол церкви и тоже встал у стены ее, рядом с мужчиной и женщиной.
- Молчи, - вполголоса командовал мужчина, притиснув женщину спиной своей к стене. - Не пикни! Надо выждать, куда идут... Эх, дожили, - он еще крепче выругался, голос его прозвучал горячо. Самгин осторожно выглянул за угол; по площади все еще метались трое людей, мальчик оторвался от старика и бежал к Александровскому училищу, а старик, стоя на одном месте, тыкал палкой в землю и что-то говорил, - тряслась борода. С Поварской вышел высокий солдат, держа в обеих руках винтовку, а за ним, разбросанно, шагах в десяти друг от друга, двигались не торопясь маленькие солдатики и человек десять штатских с ружьями; в центре отряда ехала пушечка - толщиной с водосточную трубу;
хобот ее, немножко наклонясь, как будто нюхал булыжник площади, пересыпанный снегом, точно куриные яйца мякиной. Рядом с пушкой лениво качался на рыжей лошади, с белыми, как в чулках, ногами, оловянный офицер, с бородкой, точно у царя Николая. Рукою в белой перчатке он держал плетку и, поднося ее к белому, под черной фуражкой, лицу, дымил папиросой. Солдаты, кроме передового, тоже казались оловянными; все они были потертые, разрозненные, точно карты, собранные из нескольких игр.
За спиною Самгина, толкнув его вперед, хрипло рявкнула женщина, раздалось тихое ругательство, удар по мягкому, а Самгин очарованно смотрел, как передовой солдат и еще двое, приложив ружья к плечам, начали стрелять. Сначала упал, высоко взмахнув ногою, человек, бежавший на Воздвиженку, за ним, подогнув колени, грузно свалился старик и пополз, шлепая палкой по камням, упираясь рукой в мостовую; мохнатая шапка свалилась с него, и Самгин узнал: это - Дьякон.
Солдаты выстрелили восемь раз; слышно было, как одна пуля где-то разбила стекло. Передовой солдат прошёл мимо Дьякона, не обращая внимания на его хриплые крики, даже как будто и не заметив его; так же равнодушно прошли и еще многие, - мучительно медленно шли они. Проехала пушка, едва не задев Дьякона колесом. Дьякон все бил палкой по земле и кричал, но когда пушка проехала, маленький солдатик, гнилого, грязно-зеленого цвета, ударил его, точно пестом, прикладом ружья по спине; Дьякон неестественно изогнулся, перекинулся на колени, схватил палку обеими руками и замахал ею; тут человек в пальто, подпоясанном ремнем, подскочив к нему, вскричал жестяным голосом;
- Ах, мерзавец! Вот-т - он...
Нагнулся и сунул штык, точно ухват в печку, в тело Дьякона; старик опрокинулся, палка упала к ногам штатского, - он стоял и выдергивал штык. Все это совершилось удивительно быстро, а солдаты шли все так же не спеша, и так же тихонько ехала пушка - в необыкновенной тишине; тишина как будто не принимала в себя, не хотела поглотить дробный и ленивенький шум солдатских шагов, железное погромыхивание пушки, мерные удары подков лошади о булыжник и негромкие крики раненого, - он ползал у забора, стучал кулаком в закрытые ворота извозчичьего двора. Совершенно отчетливо Самгин слышал, как гнилой солдатик сказал:
- Не умеешь.
За спиною Самгина мужчина глухо бормотал:
- Нищего убили, слепого-то, сво-олочи, - гляди-ко! Тяжело дышала женщина:
- Ой, господи! Пойдем, Христа ради, Егорша! Пушка-то...
Штатский человек, выдернув штык и пошевелив Дьякона, поставил ружье к ноге, вынул из кармана тряпочку или варежку, провел ею по штыку снизу вверх, потом тряпочку спрятал, а ладонью погладил свой зад. Солдатик, подпрыгивая, точно резиновый, совал штыком в воздух и внятно говорил:
- Вот как действуй - ать, два! Теперича отбей, - как отобьешь?
Штатский снял шапку, перекрестился на церковь, вытер шапкой бородатое лицо.
- Старика этого мы давно знаем, он как раз и есть, - заговорил штатский, но раздалось несколько выстрелов, солдат побежал, штатский, вскинув ружье на плечо, тоже побежал на выстрелы. Прогремело железо, тронутое пулей, где-то близко посыпалась штукатурка.
- Похоже - в нас? - шепотом спросил мужчина в полушубке и, схватив Самгина за плечо, дернул его на себя. - На Воздвиженку идут! Айдате, господин, кругом! Скорей!