"В какие глупые положения попадаю", - подумал Самгин, оглядываясь. Бесшумно отворялись двери, торопливо бегали белые фигуры сиделок, от стены исходил запах лекарств, в стекла окна торкался ветер. В коридор вышел из палаты Макаров, развязывая на ходу завязки халата, взглянул на Клима, задумчиво спросил:
- Ты?
И, взяв его под руку, привел в темную комнатку, с одним окном, со множеством стеклянной посуды на полках и в шкафах.
- Кури, здесь можно, - сказал он, снимая халат. - Мужественно помер, без жалоб, хотя раны в живот - мучительны.
Присев на угол стола, он усмехнулся:
- Говорит мне: "Я был бы доволен, если б знал, что умираю честно". Это - как из английского романа. Что значит - честно умереть? Все умирают честно, а вот живут...
Самгин курил, слушал и размышлял: почему этот преждевременно поседевший человек как-то особенно неприятен ему?
- Что же, Самгин, революция у нас? - спросил Макаров, сдвинув брови, глядя на дымный кончик своей папиросы.
- Очевидно.
- Ты - рад?
- Революция - это трагедия, - не сразу ответил Клим.
- Ты не ответил.
- Трагедии не радуют.
- Ты - большевик?
- Конечно - нет, - ответил Клим и тотчас же подумал, что слишком торопливо ответил.
- Значит - не революционер, - сказал Макаров тихо, но очень просто и уверенно. Он вообще держался и говорил по-новому, незнакомо Самгину и этим возбуждал какое-то опасение, заставлял насторожиться.
- Революционеры - это большевики, - сказал Макаров все так же просто. - Они бьют прямо: лбом в стену. Вероятно - так и надо, но я, кажется, не люблю их. Я помогал им, деньгами и вообще... прятал кого-то и что-то. А ты помогал?
- Случалось, - осторожно ответил Клим.
- Зачем? Почему?
Самгин молча пожал плечами, чувствуя, что вопросы Макарова принимают все более неприятный характер. А тот продолжал:
- Потому что - авангард не побеждает, а погибает, как сказал Лютов? Наносит первый удар войскам врага и - погибает? Это - неверно. Во-первых не всегда погибает, а лишь в случаях недостаточно умело подготовленной атаки, а во-вторых - удар-то все-таки наносит! Так вот, Самгин, мой вопрос: я не хочу гражданской войны, но помогал и, кажется, буду помогать людям, которые ее начинают. Тут у меня что-то неладно. Не согласен я с ними, не люблю, но, представь, - как будто уважаю и даже...
Он усмехнулся, щелкнул пальцами и продолжал:
- Ты - человек осведомленный в политике, скажи-ка...
Дверь широко открылась, вошла Алина. Самгин бросил окурок папиросы на пол и облегченно вздохнул, а Макаров сказал:
- Мы потом возобновим эту беседу... "Едва ли", - хотелось сказать Климу, но вместо этого он утвердительно кивнул головой.
- О чем? - спросила Алина, стирая с лица платком крупные капли пота.
- О политике, - сказал Макаров. - Вы бы сняли шубу, простудитесь!
Алина села у двери на стул, предварительно сбросив с него какие-то книги.
- Разве я вам мешаю? - спросила она, посмотрев на мужчин. - Я начала понимать политику, мне тоже хочется убить какого-нибудь... министра, что ли.
- Вам надо выспаться, - пробормотал Макаров, не глядя на нее, а она продолжала не торопясь, цедя слова сквозь зубы:
- Вот - пошли меня, Клим! Я - красивая, красивую к министру пропустят, а я его...
Вытянув руку, она щелкнула пальцами, - лицо ее оставалось все таким же окостеневшим. Макаров, согнувшись, снова закуривал, а Самгин, усмехаясь, спросил:
- Ты думаешь, что это я посылаю людей убивать?
- Кто-то посылает, - ответила она, шумно вздохнув. - Вероятно хладнокровные, а ты - хладнокровный. Ночью, там, - она махнула рукой куда-то вверх, - я. вспомнила, как ты мне рассказывал про Игоря, как солдату хотелось зарубить его... Ты - все хорошо заметил, значит хладнокровный!
Помолчав и накрывая голову шалью, она добавила потише, как бы для себя:
- Впрочем, это, может, оттого, что "у страха глаза велики" - хорошо видят. Ах, как я всех вас...
Взглянув на Макарова, она замолчала, а потом вполголоса:
- В Ялте, после одной пьяной ночи, я заплакала, пожаловалась: "Господи, зачем ты одарил меня красотой, а бросил в грязь!" Вроде этого кричала что-то. Тогда Игорь обнял меня и так... удивительно ласково сказал:
"Вот это - настоящий человеческий вопль!" Он иногда так говорил, как будто в нем чорт прятался...
Последнее слово заглушил Лютов, отворив дверь.
- Ну что ж, готово, - сказал он очень унылым голосом. - Пойдемте.
Через час Самгин шагал рядом с ним по панели, а среди улицы за гробом шла Алина под руку с Макаровым; за ними - усатый человек, похожий на военного в отставке, небритый, точно в плюшевой маске на сизых щеках, с толстой палкой в руке, очень потертый; рядом с ним шагал, сунув руки в карманы рваного пиджака, наклоня голову без шапки, рослый парень, кудрявый и весь в каких-то театрально кудрявых лохмотьях; он все поплевывал сквозь зубы под ноги себе. Гроб торопливо несли два мужика в полушубках, оба, должно быть, только что из деревни: один - в серых растоптанных валенках, с котомкой на спине, другой - в лаптях и пестрядинных штанах, с черной заплатой на правом плече. В голове гроба - лысый толстый человек, одетый в два пальто, одно - летнее, длинное, а сверх него - коротенькое, по колена; в паре с ним - типичный московский мещанин, сухощавый, в поддевке, с растрепанной бородкой и головой яйцом. Шли они быстро и все четверо нелепо наклонясь вперед, точно телегу везли; усатый сипло покрикивал на них:
- Эй, вы, - в ногу!..
На желтой крышке больничного гроба лежали два листа пальмы латании и еще какие-то ветки комнатных цветов; Алина - монументальная, в шубе, в тяжелой шали на плечах - шла, упираясь подбородком в грудь; ветер трепал ее каштановые волосы; она часто, резким жестом руки касалась гроба, точно толкая его вперед, и, спотыкаясь о камни мостовой, толкала Макарова; он шагал, глядя вверх и вдаль, его ботинки стучали по камням особенно отчетливо.
- Не дойдет, конечно, - ворчал Лютов, косясь на Алину.
Самгин готов был думать, что все это убожество нарочно подстроено Лютовым, - тусклый октябрьский день, холодный ветер, оловянное небо, шестеро убогих людей, жалкий гроб.
А через несколько минут он уже машинально соображал: "Бывшие люди", прославленные модным писателем и модным театром, несут на кладбище тело потомка старинной дворянской фамилии, убитого солдатами бессильного, бездарного царя". В этом было нечто и злорадное и возмущавшее.
"А что в этом - от ума? - спросил себя Клим. - Злорадство или возмущение?"
Лютов мешал ему. Он шел неровно, точно пьяный, - то забегал вперед Самгина, то отставал от него, но опередить Алину не решался, очевидно, боясь попасть ей на глаза. Шел и жалобно сеял быстренькие слова: