- А вы - не очень, - услышал он равнодушный голос. За углом, на тумбе, сидел, вздрагивая всем телом, качаясь и тихонько всхлипывая, маленький, толстый старичок с рыжеватой бородкой, в пальто, измазанном грязью; старичка с боков поддерживали двое: постовой полицейский и человек в котелке, сдвинутом на затылок; лицо этого человека было надуто, глаза изумленно вытаращены, он прилаживал мокрую, измятую фуражку на голову старика и шипел, взвизгивал:
- С-сорок две тысячи, их ты! Среди белого дня! На людной улице-е!
Уже собралось десятка полтора зрителей - мужчин и женщин; из ворот и дверей домов выскакивали и осторожно подходили любопытные обыватели. На подножке пролетки сидел молодой, белобрысый извозчик и жалобно, высоким голосом, говорил, запинаясь:
- Он, значит, схватил лошадь под уздцы и заворачивает в проулок...
- Ну, и врешь! - крикнул из толпы человек с креслом на голове.
- Ей-богу - не вру! Я его кнутом хотел, а он револьвер показывает...
Кто-то одобрительно заметил:
- Ловко время выбрали, обеденный час! Публика шумно спрашивала:
- Сколько их было? Куда побежали?
А рядом с Климом кто-то вполголоса догадывался:
- Похоже, что извозчик притворяется.
Дождь сыпался все гуще, пространство сокращалось, люди шумели скупее, им вторило плачевное хлюпанье воды в трубах водостоков, и весь шум одолевал бойкий торопливый рассказ человека с креслом на голове; половина лица его, приплюснутая тяжестью, была невидима, виден был только нос и подбородок, на котором вздрагивала черная, курчавая бороденка.
- Я - вон где шел, а они... двое, - навстречу, один в картузе, другой - в шляпе, оба - в пальтах. Ну, один бросился в пролетку, вырвал чемоданчик...
- Саквояж, старик сказал...
- Это - все равно! Вырвал и побежал в проулок, другой - лошадь схватил, а извозчик спрыгнул и бежать.
- Я? От лошади?..
- Вот те и - я! Струсил, дубина...
- В проулок убежал, говоришь? - вдруг и очень громко спросил Вараксин. - А вот я в проулке стоял, и вот господин этот шел проулком сюда, а мы оба никого не видали, - как же это? Зря ты, дядя, болтаешь. Вон - артельщик говорит - саквояж, а ты - чемодан! Мебель твою дождик портит...
Начал Вараксин внушительно, кончил - насмешливо. Лицо у него было костлявое, истощенное, темные глаза смотрели из-под мохнатых бровей сурово. Его выслушали внимательно, и пожилая женщина тотчас же сказала:
- Вот эдак-то болтают да невиноватых и оговаривают.
Самгин стоял у стены, смотрел, слушал и несколько раз порывался уйти, но Вараксин мешал ему, становясь перед ним то боком, то спиною, - и раза два угрюмо взглянул в лицо его. А когда Самгин сделал более решительное движение, он громко сказал;
- Вы, господин, не уходите, - вы свидетель, - и стал спокойно выспрашивать извозчика: - Сколько ж их было?
- Двое. Один - шуровал около старика, а другой - он лошадь схватил.
Самгин чувствовал себя неопределенно: он должен бы возмутиться насилием Вараксина, но - не возмущался. Прошлое снова грубо коснулось его своей цепкой, опасной рукою, но и это не волновало.
Вараксин, вынув руку из кармана, скрестил обе руки на груди, - из-под передника его высунулся козырек фуражки.
Самгин привычно отметил, что зрители делятся на три группы: одни возмущены и напуганы, другие чем-то довольны, злорадствуют, большинство осторожно молчит и уже многие поспешно отходят прочь, - приехала полиция: маленький пристав, остроносый, с черными усами на желтом нездоровом лице, двое околодочных и штатский - толстый, в круглых очках, в котелке; скакали четверо конных полицейских, ехали еще два экипажа, и пристав уже покрикивал, расталкивая зрителей:
- Кто очевидец? Этот? Задержите.
А штатский торопливо спрашивал человека с креслом:
- В проулок? Как одет?
Было очень неприятно видеть, что Вараксин снова, не спеша, сунул руки в карманы.
- А вот люди никого не видали в проулке, - сказал кто-то.
- Какие люди?
- Я, - сказал Вараксин, встряхивая мокрыми волосами. - И вот этот господин.
И, показав на Самгина правой рукой, левой он провел по бороде седоватой, обрызганной дождем.
"Как спокойно он ведет себя", - подумал Клим и, когда пристав вместе со штатским стали спрашивать его, тоже спокойно сказал, что видел голову лошади за углом, видел мастерового, который запирал дверь мастерской, а больше никого в переулке не было. Пристав отдал ему честь, а штатский спросил имя, фамилию Вараксина.
- Николай Еремеев, - громко ответил Вараксин и, вынув из-за передника фуражку, не торопясь натянул ее на мокрую голову.
- Расходитесь, расходитесь, - покрикивал околодочный. Самгин взглянул в суровое лицо Вараксина и не сдержал улыбки, - ему показалось, что из глубоких глазниц слесаря ответно блеснула одобрительная улыбка.
"Мог застрелить, - думал Самгин, быстро шагая к дому под мелким, но редким и ленивым дождем. - Это не спасло бы его, но... мог!"
Он был доволен собою и вместе с этим чувствовал себя сконфуженно.
"Вот - пришлось принять косвенное участие в экспроприации, - думал он, мысленно усмехаясь. - Но - Иноков! Несомненно, это он послал Вараксина за мной... И эта... деятельность - по характеру Инокова как нельзя более".
Как всякий человек, которому удалось избежать опасности, Самгин чувствовал себя возвышенно и дома, рассказывая Безбедову о налете, вводил в рассказ комические черточки, говорил о недостоверности показаний очевидцев и сам с большим интересом слушал свой рассказ,
- Анархисты, - безучастно бормотал Безбедов, скручивая салфетку, а Самгин поучал его:
- Сомнительная достоверность свидетельских показаний давно подмечена юридической практикой, и, в сущности, она лучше всего обнажает субъективизм наших суждений о всех явлениях жизни...
- А, ну их к чорту, свидетелей, - сердито сказал Безбедов. - У меня подлец Блинов загнал две пары скобарей, - лучшие летуны. Предлагаю выкуп не берет...
На другой день утром Самгин читал в местной газете:
"Есть основания полагать, что налет был случаен, не подготовлен, что это просто грабеж". Газета монархистов утверждала, что это - "акт политической разнузданности", и обе говорили, что показания очевидцев о количестве нападавших резко противоречивы: одни говорят - нападали двое, другие видели только одного, а есть свидетель, который утверждает, что извозчик - участвовал в грабеже. Арестовано, кроме извозчика, двое: артельщик, которого ограбили, и столяр - один из очевидцев нападения. Эти заметки газет не вызвали у Самгина никаких особенных мыслей. Об экспроприациях газеты сообщали все чаще, и Самгин хорошо помнил слова Марины: "действуют мародеры". Вообще эпизод этот потерял для Самгина свою остроту и скоро почти совершенно исчез из его памяти, вытесненный другим эпизодом.
Как-то вечером Самгин сидел за чайным столом, перелистывая книжку журнала. Резко хлопнула дверь в прихожей, вошел, тяжело шагая, Безбедов, грузно сел к столу и сипло закашлялся; круглое, пухлое лицо его противно шевелилось, точно под кожей растаял и переливался жир, - глаза ослепленно мигали, руки тряслись, он ими точно паутину снимал со лба и щек.
Самгин молча смотрел на него через очки и - ждал.
- Н-ну, вот, - заговорил Безбедов, опустив руки, упираясь ладонями в колена и покачиваясь. - Придется вам защищать меня на суде. По обвинению в покушении на убийство, в нанесении увечья... вообще - чорт знает в чем! Дайте выпить чего-нибудь...