- Черви.
- Бубенцы, - выкрикивал Ногайцев.
- Королева сидела в гробу, обнимая графиню. Испуганная стража закрыла дверь. Знали, что графиня Стенбок тоже опасно больна. Послан был гонец в замок к ней, и - оказалось, что она умерла именно в ту самую минуту, когда ее видели в объятиях усопшей королевы.
- Ясно! - сказал Юрин. - Стража была вдребезги пьяная.
Краснов рассказал о королеве вполголоса и с такими придыханиями, как будто ему было трудно говорить. Это было весьма внушительно и так неприятно, что Самгин протестующе пожал плечами. Затем он подумал:
"Руки у него вовсе не дряблые".
Да, у Краснова руки были странные, они все время, непрерывно, по-змеиному гибко двигались, как будто не имея костей от плеч до пальцев. Двигались как бы нерешительно, слепо, но пальцы цепко и безошибочно ловили все, что им нужно было: стакан вина, бисквит, чайную ложку. Движения этих рук значительно усиливали неприятное впечатление рассказа. На слова Юрина Краснов не обратил внимания, покачивая стакан, глядя невидимыми глазами на игру огня в красном вине, он продолжал все так же вполголоса, с трудом:
- О событии этом составлен протокол и подписан всеми, кто видел его. У нас оно опубликовано в "Историческом и статистическом журнале" за 1815 год.
- Нашли место, где чепуху печатать, - вставил Юрин, покашливая и прихлебывая вино, а Тося, усмехаясь, сказала:
- Я очень люблю все такое. Читать - не люблю, а слушать готова всегда. Я - страх люблю. Приятно, когда мураши под кожей бегают. Ну, еще что-нибудь расскажите.
- Охотно, - согласился Краснов.
- Без трех, - сердито, басом сказала Орехова.
- А - зачем ходили с дамы пик? - упрекнул ее Ногайцев.
- Иван Пращев, офицер, участник усмирения поляков в 1831 году, имел денщика Ивана Середу. Оный Середа, будучи смертельно ранен, попросил Пращева переслать его, Середы, домашним три червонца. Офицер сказал, что пошлет и даже прибавит за верную службу, но предложил Середе: "Приди с того света в день, когда я должен буду умереть". - "Слушаю, ваше благородие", сказал солдат и помер.
- А у меня - десятка, хо-хо! - радостно возгласил Дронов.
- Через тридцать лет Пращев с женой, дочерью и женихом ее сидели ночью в саду своем. Залаяла собака, бросилась в кусты. Пращев - за нею и видит: стоит в кустах Середа, отдавая ему честь. "Что, Середа, настал день смерти моей?"-"Так точно, ваше благородие!"
- Вот это - дисциплина! - восхищенно сказал Юрин, но иронический возглас его не прервал настойчивого течения рассказа:
- Пращев исповедался, причастился, сделал все распоряжения, а утром к его ногам бросилась жена повара, его крепостная, за нею гнался [повар] с ножом в руках. Он вонзил нож не в жену, а в живот Пращева, от чего тот немедленно скончался.
- Страшно жить, Тося! - вскричал Юрин.
- Страшно - слушать, а жить... жить-то не страшно, - ответила она, начиная убирать чайную посуду со стола.
В гостиной Ногайцев громко, тоскливо жаловался:
- Это не игра, а - уголовщина. Предательство. Дронов - хохотал, а рыжая дама захлебывалась звонким смехом, и сокрушенно мычала Орехова.
- Вы, господин Юрин, все иронизируете, - заговорил Краснов, передвигая Тосе вымытые чашки. - Я, видимо, кажусь вам идиотом...
- Диагноз приблизительно верный.
- Вот видите, вам уже хочется оскорбить меня...
- Тем, что я считаю ваше самоопределение правильным? - спросил Юрин.
- Ага, вы уже отняли слово приблизительно! Самгин поморщился, думая:
"Кажется, начнут ругаться".
И действительно, Краснов заговорил голосом повышенным и шипящим, как бы втягивая воздух сквозь зубы.
- Вам, человеку опасно, неизлечимо больному, следовало бы...
- Умереть, - докончил Юрин. - Я и умру, подождите немножко. Но моя болезнь и смерть - мое личное дело, сугубо, узко личное, и никому оно вреда не принесет. А вот вы - вредное... лицо. Как вспомнишь, что вы - профессор, отравляете молодежь, фабрикуя из нее попов... - Юрин подумал и сказал просительно, с юмором:- Очень хочется, чтоб вы померли раньше меня, сегодня бы! Сейчас...
- Убейте, - предложил Краснов, медленно, как бы с трудом выпрямив шею, подняв лицо. Голубовато блеснули узкие глазки.
- Сил нет, - ответил Юрин.
Держа в руках самовар, Тося сказала негромко:
- Вы - что? С ума сошли? Прошу прекратить эти... шуточки. Тебе, Женя, вредно сердиться, вина пьешь ты много. Да и куришь.
Самгин, поправив очки, взглянул на нее удивленно, он не ожидал, что эта женщина способна говорить таким грубо властным тоном. Еще более удивительно было, что ее послушали, Краснов даже попросил:
- Извините...
- Лучше помогите-ка мне стол накрыть, ужинать пора. Картежники, вы скоро?
Поставив самовар на столик рядом с буфетом, раскладывая салфетки, она обратилась к Самгину:
- Одни играют в карты, другие словами, а вы - молчите, точно иностранец. А лицо у вас - обыкновенное, и человек вы, должно быть, сухой, горячий, упрямый- да?
- Не знаю. Я еще не познал самого себя, - неожиданно произнес Самгин, и ему показалось, что он сказал правду.
- Точно иностранец, - повторила Тося. - Бывало, в кондитерской у нас кофе пьют, болтают, смеются, а где-нибудь в уголке сидит англичанин и всех презирает.
- Я далек от этого, - сказал Клим, а она сказала:
- Вот уж не люблю англичан! Такие... индюки! - И крикнула в гостиную:
- Картежники, вы - скоро?
Картежники явились, разделенные на обрадованных и огорченных. Радость сияла на лице Дронова и в глазах важно надутого лица Ореховой, - рыженькая дама нервно подергивала плечом, Ногайцев, сунув руки в карманы, смотрел в потолок. Ужинали миролюбиво, восхищаясь вкусом сига и огромной индейки, сравнивали гастрономические богатства Милютиных лавок с богатствами Охотного ряда, и все, кроме Ореховой, согласились, что в Москве едят лучше, разнообразней. Краснов, сидя против Ногайцева, начал было говорить о том, что непрерывный рост разума людей расширяет их вкус к земным благам и тем самым увеличивает количество страданий, отнюдь не способствуя углублению смысла бытия.
- Истина буддизма в аксиоме: всякое существование есть страдание, но в страдание оно обращается благодаря желанию. Непрерывный рост страданий благодаря росту желаний и, наконец, смерть - убеждают человека в иллюзорности его стремления достигнуть личного блага.
- Нет, уж о смерти, пожалуйста, не надо, - строго заявила Тося, Дронов поддержал ее:
- Я - тоже против. К чорту!