- О чем вы думаете?
- Слушаю.
- Он всегда "грает скучное.
- Сколько вам лет? Это - нескромный вопрос?
- Почему - нескромный? Двадцать четыре. Но на вид я старше, да?
- Не нахожу.
В гостиной угрюмо выли басы.
- Все находят, что старше. Так и должно быть. На семнадцатом году у меня уже был ребенок. И я много работала. Отец ребенка - художник, теперь говорят - почти знаменитый, он за границей где-то, а тогда мы питались чаем и хлебом. Первая моя любовь - самая голодная.
"Вот еще одна исповедь", - отметил Самгин, сочувственно покачав головой.
К басам фисгармонии присоединились альты, дисканта, выпевая что-то зловещее, карающее, звуки ползли в столовую, как дым, а дым папиросы, которую курил Самгин, был слишком крепок и невкусен. И вообще - все было неприятно.
- Иногда даже сахара не на что было купить. Но - бедный, он был хороший, веселый. Не шуми, Степанида Петровна. - Это было сказано старухе, которая принесла поднос с посудой.
- Петровна у меня вместо матери, любит меня, точно кошку. Очень умная и революционерка, - вам смешно? Однако это верно: терпеть не может богатых, царя, князей, попов. Она тоже монастырская, была послушницей, но накануне пострига у нее случился роман и выгнали ее из монастыря. Работала сиделкой в больнице, была санитаркой на японской войне, там получила медаль за спасение офицеров из горящего барака. Вы думаете, сколько ей лет шестьдесят? А ей только сорок три года. Вот как живут!
Юрин играл, повторяя одни и те же аккорды, и от повторения сила их мрачности как будто росла, угнетая Самгина, вызывая в нем ощущение усталости. А Таисья ожесточенно упрекала:
- Ах, Клим Иванович, - почему литераторы так мало и плохо пишут о женских судьбах? Просто даже стыдно читать: все любовь, любовь...
- Но позвольте, любовь...
- Да, да, я знаю, это все говорят: смысл женской жизни! Наверное, даже коровы и лошади не думают так. Они вот любят раз в год.
Она - раздражала не тем, как говорила, а потому, что разрушала его представление о ней, ему было скучно и хотелось сказать ей что-нибудь обидное, разозлить еще больше.
- "Любовь и голод правят миром", - напомнил Самгин.
- Нет! Не верю, что это навсегда, - сказала женщина. Он отметил, что густой ее голос звучал грубо, малоподвижное лицо потемнело и неприятно расширились зрачки.
"Злится", - решил он.
- Вот - увидите, - говорила [она], - и голода не будет, и любовь будет редким счастьем, а не дурной привычкой, как теперь.
- Скучное будущее обещаете вы, - ответил он на ее смешное пророчество.
- Будет месяц любви, каждый год - месяц счастья. Май, праздник всех людей...
- Это кондитерская мечта, это от пирожного, - сказал Самгин, усмехаясь.
Таисья выпрямилась, точно готовясь кричать, но он продолжал:
- Вы сообразите: каково будет беременным работать на полях, жать хлеб.
Женщина встала, пересела на другой стул и, спрятав лицо за самоваром, сказала:
- Вот как? Вы не любите мечтать? Не верите, что будем жить лучше?
- "Хоть гирше, та инше", - сказал Дронов, появляясь в двери. - Это бесспорно, до этого - дойдем. Прихрамывая на обе ноги по очереди, - сегодня на левую, завтра-на правую, но дойдем!
- Ты - как мышь, - встретила его Таисья и пошла в гостиную.
- Я в прихожей подслушивал, о чем вы тут... И осматривал карманы пальто. У меня перчатки вытащили и кастет. Кастет - уже второй. Вот и вооружайся. Оба раза кастеты в Думе украли, там в раздевалке, должно быть, осматривают карманы и лишнее - отбирают.
Юрин перестал играть, кашлял, Таисья что-то внушительно говорила ему, он ответил:
- Мне горячее вредно.
Дронов у буфета, доставая бутылки, позванивая стаканами, рассказывал что-то о недавно организованной фракции октябристов.
- Лидер у них Гололобов, будто бы автор весьма популярного в свое время рассказа, одобренного Толстым, - "Вор", изданного "Посредником". Рассказец едва ли автобиографический, хотя оный Гололобов был вице-губернатором.
Самгин нашел, что последняя фраза остроумна, и, усмехаясь, искоса посмотрел на Ивана, подумал:
"Злая дрянь".
- Н-да, - продолжал Дронов, садясь напротив Клима. - Правые организуются, а у левых - деморализация. Эсеры взорваны Азефом, у эсдеков группа "Вперед", группочка Ленина, плехановцы издают "Дневник эсдека", меньшевики-ликвидаторы "Голос эсдека", да еще внефракционная группа Троцкого. Это - история или - кавардак?
Самгин слушал его невнимательно, его больше интересовала мягкая речь Таисьи в прихожей.
- Я тебя прошу - не приходи! Тебе надобно лежать. Хочешь, я завтра же перевезу тебе фисгармонию?
- Хорошо бы, - пробормотал Дронов. Самгин все яснее сознавал, что он ошибся в оценке этой женщины, и его досада на нее росла.
- Умирает, - сказала она, садясь к столу и разливая чай. Густые брови ее сдвинулись в одну черту, и лицо стало угрюмо, застыло. - Как это тяжело: погибает человек, а ты не можешь помочь ему.
- Погибать? - спросил Дронов, хлебнув вина.
- Не балагань, Иван.
- Да - нет, я - серьезно! Я ведь знаю твои... вкусы. Если б моя воля, я бы специально для тебя устроил целую серию катастроф, войну, землетрясение, глад, мор, потоп - помогай людям, Тося!
Вздохнув, Таисья тихо сказала:
- Дурак.
- Нет, - возразил Дронов. - Дуракам - легко живется, а мне трудно.
- Не жадничай, легче будет.