- Клим Иванович - газету нужно! Большую де-мо-кра-ти-че-скую газету. Жив быть не хочу, а газета будет. Уговаривал Семидубова - наиграй мне двести тысяч - прославлю во всем мире. Он - мычит, чорт его дери. Но чувствую - колеблется.
- Я бы в газете - корректоршей или конторщицей, - помечтала Тося.
А в общем было скучно, и Самгина тихонько грызли тягостные ощущения ненужности его присутствия в этой комнате с окнами в слепую каменную стену, глупости Дронова и его дамы.
"Почему я зависим от них?" Минут через пять он собрался уходить.
- Значит - завтра ищем квартиру? - уверенно сказала Таисья.
- Да, - ответил он.
Квартиру нашли сразу, три маленьких комнаты во втором этаже трехэтажного дома, рыжего, в серых пятнах; Самгин подумал, что такой расцветки бывают коровы. По бокам парадного крыльца медные и эмалированные дощечки извещали черными буквами, что в доме этом обитают люди странных фамилий: присяжный поверенный Я. Ассикритов, акушерка Интралигатина, учитель танцев Волков-Воловик, настройщик роялей и починка деревянных инструментов П. Е. Скромного, "Школа кулинарного искусства и готовые обеды на дом Т. П. Федькиной", "Переписка на машинке, 3-й этаж, кв. 6, Д. Ильке", а на двери одной из квартир второго этажа квадратик меди сообщал, что за дверью живет Павел Федорович Налим.
"Демократия", - поморщился Самгин, прочитав эти вывески.
Но комнаты были светлые, окнами на улицу, потолки высокие, паркетный пол, газовая кухня, и Самгин присоединил себя к демократии рыжего дома.
В заботах по устройству квартиры незаметно прошло несколько недель. Клим Иванович обставлял свое жилище одинокого человека не торопясь, осмотрительно и солидно: нужно иметь вокруг себя все необходимое и - чтобы не было ничего лишнего. Петербург - сырой город, но в доме центральное отопление, и зимою новая мебель, наверно, будет сохнуть, трещать по ночам, а кроме того, новая мебель не нравилась ему по формам. Для кабинета Самгин подобрал письменный стол, книжный шкаф и три тяжелых кресла под "черное дерево", - в восьмидесятых годах эта мебель была весьма популярной среди провинциальных юристов либерального настроения, и замечательный знаток деталей быта П. Д. Боборыкин в одном из своих романов назвал ее стилем разочарованных. Для гостиной пригодилась мебель из московского дома, в маленькой приемной он поставил круглый стол, полдюжины венских стульев, повесил чей-то рисунок пером с Гудонова Вольтера, гравюру Матэ, изображавшую сердитого Салтыкова-Щедрина, гравюрку Гаварни - французский адвокат произносит речь. Эта обстановка показалась ему достаточно оригинальной и вполне удовлетворила его.
Разыскивая мебель на Апраксином дворе и Александровском рынке, он искал адвоката, в помощники которому было бы удобно приписаться. Он не предполагал заниматься юридической практикой, но все-таки считал нужным поставить свой корабль в кильватер более опытным плавателям в море столичной жизни. Он поручил Ивану Дронову найти адвоката с большой практикой в гражданском процессе, дельца не очень громкого и внепартийного.
- Понимаю! - догадался Дронов. - Не хочешь ходить под ручку с либералами и прочими жуликами из робких. Так. Найдем сурка. Животное не из редких.
Иван Дронов вертелся, точно кубарь. Самгин привык думать, что кнутик, который подхлестывает этого человека, - хамоватая жажда большого дела для завоевания больших денег. Но чем более он присматривался к нянькину внуку, тем чаще являлись подозрения, что Дронов каждый данный момент и во всех своих отношениях к людям - человечишка неискренний. Он не скрывает своей жадности, потому что прячет за нею что-то, может быть, гораздо худшее. Вспоминались- те подозрения, которые возбуждала Марина, вспоминался Евно Азеф. Самгин отталкивал эти подозрения и в то же время невольно пытался утвердить их.
Реорганизация жизни. Общее стремление преодолеть хаос, создать условия правовой закономерности, условия свободного развития связанных сил. Для многих действительность стала соблазнительней мечты. Таисья сказала о нем: мечтатель. Был, но превратился в практика. Не следует так часто встречаться с ним. Но Дронов был почти необходим. Он знал все, о чем говорят в "кулуарах" Государственной думы, внутри фракций, в министерствах, в редакциях газет, знал множество анекдотических глупостей о жизни царской семьи, он находил время читать текущую политическую литературу и, наскакивая на Самгина, спрашивал:
- Ты читал "Общественное движение" Мартова, Потресова? Нет? Вышла первая часть второго тома. Ты - погляди - посмеешься!
Самгин вспоминал себя в Москве, когда он тоже был осведомителем и оракулом, было досадно, что эта позиция занята, занята легко, мимоходом, и не ценится захватчиком. И крайне тягостно было слышать возражения Дронова, которые он всегда делал быстро, даже пренебрежительно.
Однажды Ногайцев, вообще не терпевший противоречий, спорил по поводу земельной реформы Столыпина с длинным, семинарской выправки землемером Хотяинцевым. Ногайцев - красный, вспотевший - кричал:
- Зверски ошибочно рассуждаете! Или мужик будет богат, или - погибнем "яко обри, их же несть ни племени, ни рода".
Обнажив крупные неровные зубы, Хотяинцев предлагал могучим, но неприятно сухим басом:
- Поезжайте в деревню, увидите, как там мироеды дуван дуванят.
Самгин, заметив, что Тося смотрит на него вопросительно, докторально сказал:
- Однако - создано пятьсот семьдесят девять тысяч новых земельных собственников, и, конечно, это лучшие из хозяев.
- Во-от! - подхватил Ногайцев. - Мы обязаны им великолепным урожаем прошлого года._
Тут и вмешался Дронов, перелистывая записную книжку; не глядя ни на кого, он сказал пронзительно:
- Ерунду плетешь, пан. На сей год число столыпинских помещиков сократилось до трехсот сорока двух тысяч! Сократилось потому, что сильные мужики скупают землю слабых и организуются действительно крупные помещики, это - раз! А во-вторых: начались боевые выступления бедноты против отрубников, хутора - жгут! Это надобно знать, почтенные. Зря кричите. Лучше - выпейте! Провидение божие не каждый день посылает нам бенедиктин.
В пронзительном голосе Ивана Самгин ясно слышал нечто озлобленное, мстительное. Непонятно было, на кого направлено озлобление, и оно тревожило Клима Самгина. Но все же его тянуло к Дронову. Там, в непрерывном вихре разнообразных систем фраз, слухов, анекдотов, он хотел занять свое место организатора мысли, оракула и провидца. Ему казалось, что в молодости он очень хорошо играл эту роль, и он всегда верил, что создан именно для такой игры. Он думал:
"Я слишком увлекся наблюдением и ослабил свою волю к действию. К чему, в общем и глубоком смысле, можно свести основное действие человека, творца истории? К самоутверждению, к обороне против созданных им идей, к свободе толкования смысла фактов".
Самгин, мысленно повторив последнюю фразу, решил записать ее в тетрадь, где он коллекционировал свои "афоризмы и максимы".
В квартиру Дронова, как на сцену, влекла его и Тося. За несколько недель он внимательно присмотрелся к ней и нашел, что единственно неприятное в ней - ее сходство с Мариной, быть может, только внешнее сходство, - такая же рослая, здоровая, стройная. Неумна, непоколебимо спокойна. По глупости откровенна, почти до неприличия. Если ее не спрашивать ни о чем, она может молчать целый час, но говорит охотно и порою с забавной наивностью. О себе рассказывает безжалостно, как о чужом человеке, а вообще о людях - бесстрастно, с легонькой улыбочкой в глазах, улыбка эта не смягчала ее лица. Клим Иванович Самгин стал думать, что это существо было бы нелишним и очень удобным в его квартире. Она все обостряла его любопытство:
"Странная фигура. Глупа, но, кажется, не без хитрости".
И, сознавая, что влечение к этой женщине легко может расти, он настраивал свое отношение к ней иронически, полувраждебно,
Однажды, поздно вечером, он позвонил к Дронову. Дверь приоткрылась не так быстро, как всегда, и цепь, мешавшая вполне открыть ее, не была снята, а из щели раздался сердитый вопрос Таисьи:
- Кто это?
В прихожей надевал пальто человек с костлявым, аскетическим лицом, в черной бороде, пальто было узко ему. Согнувшись, он изгибался и покрякивал, тихонько чертыхаясь.
- Дайте помогу, - предложила Таисья.
- Спасибо. Готово, - ответил ей гость. - Вот черти... Прощайте.
Шляпу он надел так, будто не желал, чтоб Самгин видел его лицо.
- Я знаю этого человека, - сообщил Самгин.
- Да? - спросила Таисья.
- Его фамилия-Поярков. Таисья, помолчав, спросила:
- За границей познакомились?
- В Москве. Давно.
Таисья молча кивнула головой.
- Иван знаком с ним?
- Нет, - строго сказала Таисья, глядя в лицо его. - Я тоже не знаю кто это. Его прислал Женя. Плохо Женьке. Но Ивану тоже не надо знать, что вы видели здесь какого-то Пожарского? Да?
- Пояркова.
- Не надо это знать Ивану, понимаете? Самгин молча кивнул головой, сообразив:
"Очевидно - нелегальный. Что он может делать теперь, здесь, в Петербурге? И вообще в России?"
Привычная упрощенность отношения Самгина к женщинам вызвала такую сцену: он вернулся с Тосей из магазина, где покупали посуду; день был жаркий, полулежа на диване, Тося, закрыв глаза, расстегнула верхние пуговицы блузки. Клим Иванович подсел к ней и пустил руку свою под блузку. Тося спросила;