- У Елены Викентьевны удивительный дар находить и собирать вокруг себя людей исключительно интересных...
- Счастлив, что нахожусь в их среде, - озлобленно и не скрывая иронии произнес Самгин. Елена усмехнулась, глядя на него.
- Ого, вы кусаетесь?
- Нет, право же, он недюжинный, - примирительно заговорила она. - Я познакомилась с ним года два тому назад, в Нижнем, он там не привился. Город меркантильный и ежегодно полтора месяца сходит с ума: всё купцы, купцы, эдакие огромные, ярмарка, женщины, потрясающие кутежи. Он там сильно пил, нажил какую-то болезнь. Я научила его как можно больше кушать сладостей, это совершенно излечивает от пьянства. А то он, знаете, в ресторанах философствовал за угощение...
Самгин слушал ее с удовольствием, ее слова освежали и успокаивали его, а выслушав дальнейшее, он даже тихонько засмеялся.
- Можете себе представить: подходит к вам эдакий страшный и предлагает: не желаете ли, бытие божие докажу? И за полбутылки водки утверждал и отвергал, доказывал. Очень забавно. Его будто бы даже били, отправляли в полицию... Но, вот видите, оказалось, что он... что-то значит! Философ, да?
- Весьма оригинальный, - грустно сказал Пыльников, а Клим Иванович Самгин с удовольствием посмотрел на лица Пыльникова и Твердохлебова, они как будто несколько поблекли. Пыльников надул губы и слушал разочарованно, а маленький человечек, передернув плечами, пробормотал:
- Испытание! Я - про алкоголизм. Не согрешишь - не покаешься, не покаешься - "е спасешься.
- Мой муж - старый народник, - оживленно продолжала Елена,-Он любит все это: самородков, самоучек... Самоубийц, кажется, не любит. Самодержавие тоже не любит, это уж такая старинная будничная привычка, как чай пить. Я его понимаю: люди, отшлифованные гимназией, университетом, довольно однообразны, думают по книгам, а вот такие... храбрецы вламываются во все за свой страх. Варвары... Я- за варваров, с ними не скучно!
- Елена Викентьевна! - взвыл Твердохлебов, подскочив на стуле. -Это говорите вы, вы, в гостиной которой собирается цвет...
- Едена Викентьевна шутит, - объяснил Пыльников, но слова его звучали вопросительно.
- Вот какой догадливый, - сказала женщина, обращаясь к Самгину; он встал, протянул ей руку.
- Ой, нет! Не отпущу, у меня к вам есть дело... Те двое помяли, что они-лишние, поцеловали ее пухлую ручку с кольцами на розовых пальчиках и ушли. Елена несколько секунд пристально, с улыбкой в глазах рассматривала Самгина, затем скорчила рожицу в комически печальную гримасу и, вздохнув, спросила:
- Будем говорить о Толстом?
- Это - необязательно, - сказал Самгин.
- Спасибо. О Толстом я говорила уже четыре раза, не считая бесед по телефону. Дорогой Клим Иванович - в доме нет денег и довольно много мелких неоплаченных счетов. Нельзя ли поскорее получить гонорар за дело, выигранное вами?
- Я постараюсь.
- Пожалуйста, постарайтесь! Вот и все. Но это не значит, что вы должны уходить.
Она предложила перейти в гостиную. Ходила она легко и плавно, пружинистым танцующим шагом, одета она в платье оранжевого цвета, широкое, точно плащ. На ходу она смешно размахивала руками, оправляя платье, а казалось, что она отталкивает что-то.
"Приятная, - сказал себе Самгин и подумал: - она прячется в широкие платья, вероятно, потому, что у нее плохая фигура". Он был очень благодарен ей за то, что она рассказала о Томилине, и смотрел на нее ласково, насколько это было доступно ему.
Гостиная освещалась лампой, заключенной в фонарь ажурной персидской меди, и все в комнате было покрыто мелким узором теней. По стенам на маленьких полочках тускло блестели медные кувшины, чаши, вазы, и это обилие меди заставило Самгина подумать:
"Оригинальничает".
Елена полулежала на тахте, под большой картиной, картина изображала желтые бугры песка, караван верблюдов, две тощие пальмы в лохмотьях листьев, изорванных ветром.
- Муж заболевает, должно быть, серьезно,-говорила Елена.
Печали в словах ее Самгин не слышал. Он спросил: кто это Твердохлебов?
- Так... бездельник, - сказала она полулежа на тахте, подняв руки и оправляя пышные волосы. Самгин отметил, что грудь у нее высокая. - Живет восторгами. Сын очень богатого отца, который что-то продает за границу. Дядя у него - член Думы. Они оба с Пыльниковым восторгами живут. Пыльников недавно привез из провинции жену, косую на правый глаз, и двадцать пять тысяч приданого. Вы бываете в Думе?
- Был, один раз, собираюсь на-днях.
- Идемте вместе. Там - забавно. Сидят и сочиняют законы очень знакомые люди, которых я видала пьяными у цыган, в кабинетах ресторанов.
Прищурясь, она спросила:
- Ведь вам Дронов, наверное, сказал, что я была эстрадной певицей? Ну, вот. В качестве таковой я имела весьма широкие знакомства среди лучших людей России, - сказала она, весело подмигнув. - И, разумеется, для того, чтоб хорошо одеться, приходилось совершенно раздеваться. Вас это шокирует?
- Ничуть, - поспешно сказал Самгин, а она, грозя пальцем, предупредила его:
- Но - не вздумайте сочувствовать, жалеть и тому подобное. И - не питайте амурных надежд, я уже достаточно устала от любви. И вообще от всякого свинства. Будем добрыми друзьями - хорошо?
- Очень хорошо. И очень благодарю вас за предложение, - говорил Самгин, думая: "Муж умирает, ей нужен заместитель, который продолжал бы дело мужа - работать на нее".
- Ну, вот. Я встречаюсь с вами четвертый раз, но... Одним словом: вы-нравитесь мне. Серьезный. Ничему не учите. Не любите учить? За это многие грехи простятся вам. От учителей я тоже устала. Мне-тридцать, можете думать, что два-три года я убавила, но мне по правде круглые тридцать и двадцать пять лет меня учили.
Самгин, любезно улыбаясь, слушал ее задорную болтовню и видел, что, когда эта женщина толкает пальцами, легкие слова ее тоже как будто металлически щелкают, точно маленькие ножницы, а веселая искра синих глаз вспыхивает ярче.
"Она интереснее Алины,-определял Самгин.- Характер более законченный. И - неглупа. Эта едва ли способна разыгрывать драмы. С ней необходимо держаться очень осторожно", - решил он.
Но он почти каждый день посещал Прозорова, когда старик чувствовал себя бодрее, работал с ним, а после этого оставался пить чай или обедать. За столом Прозоров немножко нудно, а все же интересно рассказывал о жизни интеллигентов семидесятых - восьмидесятых годов, он знавал почти всех крупных людей того времени и говорил о них, грустно покачивая головою, как о людях, которые мужественно принесли себя в жертву Ваалу истории.
- Надсон пел: "Верь, погибнет Ваал", но вот - не погиб. Насилие Европы все быстрее разрушает крестьянскую нашую страну, н-да! Вы, наверное, марксист, как все теперь... Даже этот нахал... Столыпин...
- Налить еще чаю? - спрашивала Елена, она сидела обычно с книжкой в руке, не вмешиваясь в лирические речи мужа, быстро перелистывая страницы, двигая бровями. Читала она французские романы, сборники "Шиповника", "Фиорды", восхищалась скандинавской литературой. Клим Иванович Самгин не заметил, как у него с нею образовались отношения легкой дружбы, которая, не налагая никаких неприятных обязательств, не угрожала принять характер отношений более интимных и ответственных.
У Елены он отдыхал от впечатлений, которые угнетали его в квартире Дронова, куда, точно мутные ручьи дождя в яму, стекались слухи, мысли, факты, столь же неприятно разнообразные, как люди, которые приносили их. Количество людей непрерывно увеличивалось, они суетились, точно на вокзале, и очень трудно было понять, куда и зачем они едут?
Дронов вертелся, кипел, потел, он продолжал ожесточенно искать денег на издание газеты, а Тося, усмехаясь, говорила:
- Ищет сто тысяч, как иголку в стоге сена!
Но Иван был оптимистически уверен, что найдет иголку, и его оптимизм укреплял темные подозрения Самгина:
"На какие средства он живет?"
Гостеприимное жилище Ивана Самгин называл про себя "нелегальным рестораном", "бесплатным трактиром" и чувствовал, что ему не место в этом жилище. Он [видел], что все люди Ивана Дронова имеют какую-то черту, общую черту с Иваном, так же, как Иван, они встревожены чем-то и сеют тревогу. Видел, что эти люди гораздо более широко, чем он, Самгин, осведомлены о ходе событий текущей жизни, и оскорбленно убеждался, что они не слушают и даже не замечают его. Самгин привык быстро составлять для себя измерения, характеристики, оценки людей по их склонностям, насколько склонности выражались в словах, людей этих он разделил на организаторов и дезорганизаторов. Первую группу возглавлял сладкоречивый Ногайцев, возбуждаясь почти до слез, сложив пальцы правой руки щепотью, он потрясал ею пред своим лицом и убеждал:
- Пережив революцию, страна успокоилась, работает, богатеет европеизируется. Столыпин действовал круто, но благодаря его аграрной реформе мы имеем отличный урожай хлеба...
- А также повешенных революционеров и обезземеленных крестьян, густым басом, спокойно вставил Говорков.
- Правильно! - поддержал его только что изгнанный из университета Борис Депсамес, кудрявый брюнет, широкоплечий, стройный, в поношенной студенческой тужурке, металлические пуговицы на ней он заменил черными и серыми.
- Вы, Говорков, член партия, которая навсегда скомпрометировала себя моральной слепотой,-огрызнулся Ногайцев и, продолжая потрясать щепотью пальцев пред своим носом, точно нюхая их, снова лирически запел: