Дезорганизаторов возглавлял Тагильский, - сидя в темном углу, плохо видимый, он не торопясь и даже как будто лениво возражал:
- А может быть, чугун пойдет "Русскому обществу для изготовления снарядов" и другим фабрикам этого типа? У нас не хватает не только чугуна и железа, но также цемента, кирпича, и нам нужно очень много продать хлеба, чтоб купить все это.
Он сладострастно, с усмешечкой в глазах погружался в цифры, сдвигая миллионы рублей с десятками миллионов пудов.
- И не рано ли вы говорите об успокоении, имея налицо тысячи поджогов хуторов и прочих выступлений безземельного крестьянства против отрубников?
Вспоминая свое пристрастие к цифрам, Тагильский перечислял не спеша и солидно: 1 декабря в университете на сходку собралось около двух тысяч студентов, полицеймейстер Гессе ввел в университет двести пятьдесят полицейских, в Зерентуе и Вологде - тюремные бунты.
- К этому прибавьте две легальные газеты меньшевиков и большевистскую "Звезду" здесь. Это - что значит?
- Желают, чтоб социалисты сожрали друг друга,- сердито крикнул Хотяинцев.
За чайным столом Орехова, часто отирая платком красное, потное лицо, восхищалась деятельностью английских "суфражисток", восторженно рассказывала о своей встрече с Панкхерст, ее молча слушали Роза Грейман и Тося, Шемякин сидел рядом с Тосей, посматривая на ее бюст, покручивая левый ус, изредка вставлял барским тоном, вполголоса:
Говорили о господе Иисусе,
О жареном гусе,
О политике, поэзии,
Затем - водку пить полезли
- это, кажется, из Чехова? Грейман сердито сказала:
- Чехов не писал стихов.
- Не писал? Напрасно.
Этот новорожденный барин особенно раздражал Самгина, и, если б Клим Иванович был способен ненавидеть, он ненавидел бы его. Раздражал он упорной и уверенной манерой ухаживать за Таисьей. Самгину было ясно, что сдобный этот мужчина достигнет желаемого. А Самгин, не сознаваясь себе в этом, посещал квартиру Дронова почти уже только для того, чтоб видеть эту спокойную, дородную, мягкую женщину. Никогда еще ни одна женщина не казалась ему такой удобной для сожительства с нею. Ему казалось, что она продолжает смотреть на него вопросительно, чего-то ожидая от него. Но каждый раз, когда он начинал говорить ей, что она ему приятна, - лицо ее становилось скучным, деревянным, и она молчала невозмутимо.
- Вам этот Шемякин нравится? - спросил он.
- Нет, - сказала она, и слово ее прозвучало правдиво.
- Что он делает?
Пожав плечами, она сказала;
- Богатый.
- А кроме этого?
- Не знаю. Да, - на скрипке играет.
- Вы слышали?
- Где же? У нас - не играл. Говорит - учился в консерватории, хотел концерты давать.
- Настойчиво ухаживает он за вами. Она снова пожала плечами.
- Богатый, - скучно. Когда все есть, - что делать? Наивные ее вопросы нравились Самгину, и почти всегда за вопросами ее он находил еще более детские мысли.
- Вам нравятся богатые люди?
- Конечно - нет.
- Почему?
- Ну - зачем они? Ведь им уж ничего не надо, все нашли, думать не о чем.
И, нахмурясь, она сказала:
- Вы всё дразните меня, как маленькую. Он стал говорить, что богачи возбуждают в бедных желание тоже разбогатеть, но Таисья, нахмурясь, остановила его:
- Перестаньте! А то я подумаю, что вам хочется сделать меня глупой.
Нет, этого он не хотел, женщина нужна ему, и не в его интересах, чтоб она была глупее, чем есть. И недавно был момент, когда он почувствовал, что Таисья играет опасную игру.
Он почти неделю не посещал Дронова и не знал, что Юрин помер, он встретил процессию на улице. Зимою похороны особенно грустны, а тут еще вспомнились похороны Варвары: день такой же враждебно холодный, шипел ветер, сеялся мелкий, колючий снег, точно так же навстречу катафалку и обгоняя его, но как бы не замечая, поспешно шагали равнодушные люди, явилась та же унылая мысль:
"Вот и меня тоже так..."
Провожали Юрина восемь человек - пятеро мужчин и три женщины: Таисья, Грейман и коротконогая старуха в толстой ватной кофте, окутанная шалью. Таисья шагала высоко подняв голову, сердито нахмурясь, и видно было, что ей неудобно идти шаг в шаг с маленькой Розой и старухой, она все порывалась вперед или, отставая, толкала мужчин. Из них только один, в каракулевой шапке, прятал бородатое лицо в поднятом воротнике мехового пальто, трое видимо, рабочие, а пятый - пожилой человек, бритый, седоусый, шел сдвинув мохнатую папаху на затылок, открыв высокий лоб, тыкая в снег суковатой палкой. Самгин на какие-то секунды остановился и этим дал возможность Таисье заметить его, - она кивнула головой. Неловко было бы не подойти к ней.
- Вот - помер, - тихо сказала она и тотчас же заговорила громко, угрюмо:
- Двадцать девять лет. Шесть просидел в тюрьме. С семнадцати лет начал. Шпионишка послали провожать, вон - ползет!
Она кивнула на панель.
- Брось, Таисья Романовна, - хрипло сказал человек с палкой.
Самгин искоса взглянул на панель, но не мог определить, кто там шпион.
- Это - мать? - спросил он, указав глазами на старуху.
- Квартирная хозяйка. У него родных - никого нет. Кроме вот этих.
И, взглянув на провожатых через плечо, спросила:
- Почему вас не видно?
Самгин сказал, что вечером придет, и пошел прочь.
"За внешней грубостью - добрая, мягкая душа. Тип Тани Куликовой, Любаши Сомовой, Анфимьевны. Тип человека, который чувствует себя созданным для того, чтоб служить, - определял он, поспешно шагая и невольно оглядываясь: провожает его какой-нибудь субъект? - Служить - все равно кому. Митрофанов тоже человек этой категории. Не изжито древнее, рабское, христианское. Исааки, как говорил отец..."