- А определение демократии как "грядущего хама"?
- Как гуннов, от которых "хранители мысли и веры" должны бежать, прятаться в пещеры и катакомбы.
- В России нет катакомб!
- Неправда! Киевская лавра - катакомбы...
- В Одессе тоже катакомбы есть.
- Среди русской интеллигенции нет предателей.
- Сколько угодно!
- Начните со Льва Тихомирова...
- Героическая жизнь интеллигенции засвидетельствована историей...
- Позвольте! Он говорил не о всей интеллигенции в целом...
Кутузов смеялся, борода его тряслась, он тоже выкрикивал:
- Позвольте, я не кончил...
- И не надо.
- Знаем вас, ряженых!
Из маленькой двери вышла Елена, спрашивая:
- Что случилось?
За нею, подпрыгивая, точно резиновый мяч, выкатился кругленький человечек с румяным лицом и веселыми глазами счастливого.
Кутузов махнул рукой и пошел к дверям под аркой в толстой стене, за ним двинулось еще несколько человек, а крики возрастали, становясь горячее, обиженней, и все чаще, настойчивее пробивался сквозь шум знакомо звонкий голосок Тагильского.
Самгин тоже чувствовал себя задетым и даже угнетенным речью Кутузова. Особенно угнетало сознание, что он не решился бы спорить с Кутузовым. Этот человек едва ли поймет непримиримость Фауста с дон-Кихотом.
- Большевик. Большевики - не демократы, нет! Елена, прищурив глаза, посмотрела на потолок, на людей и спросила:
- Похоже на пирог с грибами - правда? Самгин, молча улыбаясь женщине, прислушивался к раздражающему голосу Тагильского:
- Оценки всех явлений жизни исходят от интеллигенции, и высокая оценка ее собственной роли, ее общественных заслуг принадлежит ей же. Но мы, интеллигенты, знаем, что человек стесняется плохо говорить о самом себе.
Вспыхнули сердитые восклицания:
- Неправда!
- Толстовщина!
- Демагогия какая-то!
Но голос Тагильского трудно было заглушить, он впивался в шум, как свист.
- Пожалуйста, не беспокойтесь! Я не намерен умалять чьих-либо заслуг, а собственных еще не имею. Я хочу сказать только то, что скажу: в первом поколении интеллигент являет собой нечто весьма неопределенное, текучее, неустойчивое в сравнении с мужиком, рабочим...
- Какое оригинальное открытие!
- Не тратьте иронию зря, у нас ее мало, - продолжал Тагильский, заставляя слушать его. - Я знаю: у нас - как во Франции - есть достаточное количество потомственных интеллигентов. Их деды - попы, мелкие торговцы, трактирщики, подрядчики, вообще - городское мещанство, но их отцы ходили в народ, судились по делу 193-х, сотнями сидели в тюрьмах, ссылались в Сибирь, их детей мы можем отметить среди эсеров, меньшевиков, но, разумеется, гораздо больше среди интеллигенции служилой, то есть так или иначе укрепляющей структуру государства, все еще самодержавного, которое в будущем году намерено праздновать трехсотлетие своего бытия.
- Короче! - приказал кто-то, а Тагильский спросил:
- Это приказание относится ко мне или к самодержавию?
Человека три засмеялось.
Кругленький Лаптев-Покатилов, стоя за спиной Елены и покуривая очень душистую папиросу, вынул зубов янтарный мундштук и, наклонясь к плечу женщины, вполголоса сказал:
- Странно будет, если меня завтра не вызовут в жандармское управление.
- А вы не балуйте, папашка, - ответила Елена. - Я и подумать не могла, что у вас сегодня эдакое. Тагильский, не видимый Самгину, продолжал:
- Бородатый человек, которому здесь не дали говорить, - новый тип русского интеллигента...
- Были, были у нас такие!
- Не встречал. Большевизм имеет свои оригинальные черты.
- Какие? Интересно знать.
- Читайте "Правду", - посоветовал Тагильский. Тут сразу заговорили десятка два людей, Самгин выделил истерическое восклицание Алябьева:
- Совет невежды! В тот век, когда Бергсон начинает новую эру в истории философии...
- Митя сердится, - сказала Елена, усмехаясь, Лаптеву. Он тоже усмехнулся:
- Митя чувствует демос личным своим врагом. Мы, старые дворяне, гораздо более терпимы, чем современная молодежь...
Где-то близко жаловался Ногайцев:
- Что же это? Не хватает своего ума - немецко-еврейским жить решили? Боже мой...
Старушка в очках, грозно потрясая записной книжкой, кричала Тагильскому мужским, басовитым голосом;
- Этот ваш приятель, нарядившийся рабочим, пытается изобразить несуществующее, фантазию авантюристов. Я утверждаю: учение о классах ложь, классов - нет, есть только люди, развращенные материализмом и атеизмом, наукой дьявола, тщеславием, честолюбием.
- Вот! Верно, - выкрикивал Ногайцев. - Старики Лафарги, дочь Маркса и зять его, кончили самоубийством -вот он, материализм!