Самгина посадили рядом с нею, и она тотчас спросила его:
- Вам понравился старец?
- Я не поклонник людей этой профессии.
- Я - тоже. И говорит он плохо. "Миродавец" - как будто Христос давил мир. У нас глаголы очень коварные: давать, давить...
- Нет, погоди, - сказал ей отец. - Сначала мы выпьем...
Но она не ждала, продолжая звучным, сдобным голосом:
- Ах, как замечательно говорят в Петербурге! Даже когда не все понимаешь, и то приятно слушать.
Родители и крестный отец, держа рюмки в руках, посматривали на гостя с гордостью, но - недолго. Денисов решительно произнес:
- Нуте-ко, благословясь, положим основание травничком!
Травник оказался такой жгучей силы, что у Самгина перехватило дыхание и померкло в глазах. Оказалось, что травник этот необходимо закусывать маринованным стручковым перцем. Затем нужно было выпить "для осадки" рюмку простой водки с "рижским бальзамом" и закусить ее соловецкой селедкой.
- Нежнейшая сельдь, первая во всем мире по вкусу, - объяснил Денисов. - Есть у немцев селедка Бисмарк, - ну, она рядом с этой - лыко! А теперь обязательно отбить вкус английской горькой.
Выпили горькой. На столе явился суп с гусиными потрохами, Фроленков с наслаждением закачался, потирая колена ладонями, говоря:
- Любимое мое хлебово! А Денисов сказал:
- У нас, по стародавнему обычаю, ужин сытный, как обед. Кушаем не по нужде, а для удовольствия.
После трех, солидной вместимости, рюмок Самгин почувствовал некую благодушную печаль. Хотелось сказать что-то необычное, но память подсказывала странные, неопределенные слова.
"Да, вот оно..." И мешала девица Софья, спрашивая:
- Вы читали роман Мережковского об императоре Юлиане? А - "Ипатию" Кингслея? Я страшно люблю историческое: "Бен Гур", "Камо грядеши", "Последний день Помпеи"...
Это не мешало ей кушать, и Самгин подумал, что, если она так же легко и с таким вкусом читает, она действительно много читает. Ее мамаша кушала с таким увлечением, что было ясно: ее интересы, ее мысли на сей час не выходят за пределы тарелки. Фроленков и Денисов насыщались быстро, пили часто и перебрасывались фразами, и было ясно, что Денисов - жалуется, а Фроленков утешает:
- Солдат все съест.
- Гуся ему не дадут.
- И для гуся найдется брюхо.
Комнату наполняло ласковое, душистое тепло, медовый запах ласкал обоняние, и хотелось, чтоб вся кожа погрузилась в эту теплоту, подышала ею. Клим Иванович Самгин смотрел на крупных людей вокруг себя и вспоминал чьи-то славословия:
"Русь наша - страна силы неистощимой"... "Нет, не мы, книжники, мечтатели, пленники красивого слова, не мы вершим судьбы родины - есть иная, незримая сила, - сила простых сердцем и умом..."
Девица Денисова озабоченно спрашивала:
- Вы не знаете: есть в продаже копии с картины "Три богатыря"?
Самгин не успел ответить, - к нему обратился отец девицы:
- Мы вот на войну сетуем, жалобимся. Подрывает война делишки наши. У меня на декабрь поставка немцам, десять тысяч гусей...
- А у меня - забрали лошадей. Лес добыть нечем, а имею срочные заказы. Вот оно, дело-то какое, - сообщил Фроленков, радостно улыбаясь.
- Не угодные мы богу люди, - тяжко вздохнул Денисов.- Ты-на гору, а чорт-за ногу. Понять невозможно, к чему эта война затеяна?
- Понять - трудно, - согласился Фроленков. - Чего надобно немцам? Куда лезут? Ведь - вздуем. Торговали - хорошо. Свободы ему, немцу, у нас сколько угодно! Он и генерал, и управляющий, и булочник, будь чем хошь, живи как любишь. Скажите нам: какая причина войны? Король царем недоволен, али что?
- Можно курить? - спросил Самгин хозяйку, за нее, и даже как будто с обидой, ответила дочь:
- Пожалуйста, мы не староверы.
- Просвещенные, - сказал Фроленков, улыбаясь. - Я, в молодости, тоже курил, да зубы начали гнить, - бросил.
На круглом, тоже красном, лице супруги Денисова стремительно мелькали острые, всевидящие глазки, синеватые, как лед. Коротенькие руки уверенно и быстро летали над столом, казалось, что они обладают вездесущностью, могут вытягиваться, как резиновые, на всю длину стола.
- Кушайте, пожалуйста, - убеждала она гостя вполголоса. - Кушайте, прошу вас!
Закурив, Самгин начал изъяснять причины войны. Он еще не успел серьезно подумать об этих причинах, но заговорил охотно.
- Немцы давно завидуют широте пространств нашей земли, обилию ее богатств...
- Да ведь какие же пространства-то? Болота да леса, - громко крякнув, вставил Денисов, кум весело поддержал его:
- А богатства нам самим нужны.
Пропустив эти фразы мимо ушей, Самгин заговорил об отношении германцев к славянам и, говоря, вдруг заметил, что в нем быстро разгорается враждебное чувство к немцам. Он никогда не испытывал такого чувства и был даже смущен тем, что оно пряталось, тлело где-то в нем и вот вдруг вспыхнуло.
- Их ученые, историки нередко заявляли, что славяне - это удобрение, грубо говоря - навоз для немцев, и что к нам можно относиться, как американцы относятся к неграм...
- Гляди-ко ты! - удивленно вскричал Фроленков, толкнув кума локтем. Денисов, крякнув, проворчал:
- Да ведь что же они, ученые-то...
- Нет! Мне это - обидно! Не согласен я.
Клим Иванович Самгин говорил и, слушая свою речь, убеждался, что он верует в то, что говорит, и, делая паузы, быстро соображал:
"Наступило время, когда необходимо верить, и я подчиняюсь необходимости? Нет, не так, не то, а - есть слова, которые не обладают тенью, не влекут за собою противоречий. Это - родина, отечество... Отечество в опасности".
Сквозь свои слова и мысли он слышал упрямое бормотанье Денисова:
- В торговле немец вражду не показывает, в торговле он - аккуратный.
- Экой ты, кум, несуразный! - возражал Фроленков, наполняя рюмки светложелтой настойкой медового запаха. - Тебе все бы торговать! Ты весь город продать готов...