– А если я тоже – солдат?
– Ну – это врешь.
– Вру?
– Оставь, Тимофеев, не тронь, – сказал Калитин, рассматривая пленника.
Но Тимофеев отскочил и начал делать ружейные приемы, свирепо спрашивая после каждого:
– Видал? Видал, сволочь? Видал? И, сделав выпад штыком против солдата, закричал в лицо ему:
– Тенгинского полка, четвертой роты, Захар... Яков быстро встал и оттолкнул его плечом, говоря:
– И адрес дайте ему свой. – Он обратился к солдату: – На таких вот дураках, как ты, все зло держится...
Отрицательно покачивая головою и вздохнув, тот сказал:
– Солдат дураком не бывает. А вы – царю-отечеству изменники, и доля вам...
Водопроводчик замахнулся на него левой рукой, но Яков подбил руку под локоть, отвел удар:
– Однако, товарищ, нужна дисциплина. Солдат поднял из-под козырька фуражки темные глаза на Якова и уже проще, без задора, даже снисходительно сказал:
– Ружейный прием и штацки ловко делают. Вон этот, – он показал рукою за плечо свое, – которого в дом завели, так он – как хочешь!
– Штатский? – спросил Капитан, сдвигая папаху на лоб.
– Ну да.
– Охотник? – спокойно спросил Яков.
– Приказчик, грибами торгует.
– Я спрашиваю: в отряде – охотник?
– Мы все – охотники, – понял солдат и, снова вздохнув, прибавил: – По вызову – кто желает.
Трое одновременно придвинулись ближе к солдату.
«Убьют», – решил Самгин и, в два приема перешагнув через пять ступенек крыльца, вошел в кухню.
Там у стола сидел парень в клетчатом пиджаке и полосатых брюках; тугие щеки его обросли густой желтой шерстью, из больших светлосерых глаз текли слезы, смачивая шерсть, одной рукой он держался за стол, другой – за сиденье стула; левая нога его, голая и забинтованная полотенцем выше колена, лежала на деревянном стуле.
– Вот, барин, ногу испортили мне, – плачевно сказал он Самгину.
– Плачет и плачет! – удивленно, весело воскликнул Николай, строгая ножом длинную палку. – Баба даже не способна столько плакать!
– Я вас прошу, барин, заступитесь! – рыдающим голосом взывал парень. – Вы, адвокат...
– Он копчену рыбу носил нам, – вмешался Николай и торопливо начал говорить еще что-то, но Самгин не слушал его.
«Знает меня! Когда все кончится, а он уцелеет...»
Не требуя больше слов, догадка вызвала очень тягостное чувство.
Из комнаты Анфимьевны вышли студент Панфилов с бинтом в руках и горничная Настя с тазом воды; студент встал на колени, развязывая ногу парня, а тот, крепко зажмурив глаза, начал выть.
– У-у-х! Господин адвокат, будьте свидетелем...
Я в суд подам...
– Вот болван! – вскричал студент и засмеялся. – И чего орет? Кость не тронута. Перестань, дубина! Через неделю плясать будешь...
Но парень неутомимо выл, визжал, кухня наполнилась окриками студента, сердитыми возгласами Насти, непрерывной болтовней дворника. Самгин стоял, крепко прислонясь к стене, и смотрел на винтовку; она лежала на плите, а штык высунулся за плиту и потел в пару самовара под ним, – с конца штыка падали светлые капли.
– Дайте палку, – сказал студент Николаю, а парню скомандовал: – Вставай! Ну, держись за меня, бери палку! Стоишь? Ну, вот! А – орал! орал!
Парень стоял, искривив рот, и бормотал:
– Ах ты, господи...
Открылась дверь со двора, один за другим вошли Яков, солдат, водопроводчик; солдат осмотрел кухню и сказал:
– Винтовку отдайте мне, – вот она! Яков подошел к парню и, указав на солдата, спросил очень мягко:
– Он командовал отрядом вашим?
– Он, – сказал парень, щупая ногу.
– Один?
– Старшой был, тот – убежал.
– Вы, господа, никак не судьи мне, – серьезно сказал солдат. – Вы со мной ничего не можете исделать, как я сполнял приказ...
– Нуте-с, товарищ, – обратился Яков к водопроводчику.
Самгин ушел в столовую.
«Я должен сказать Якову, что этот идиот знает меня, потому что...»
Но основания для сообщения Якову он не находил.
«Как все это... глупо! – решил он, присаживаясь у окна. – Безнадежно, неисправимо глупо».
Лаврушка внес самовар, с разбегу грохнул его на стол и, растянув рот до ушей, уставился на Самгина, чего-то ожидая. Самгин исподлобья, через очки, наблюдал за ним. Не дождавшись ничего, Лаврушка тихо сказал: