– В паровозе что-то, – неохотно ответил солдат, но другой возразил ему:
– Да нет! Рельса на стрелке лопнула. Коренастый солдат вывернулся из-за спины Самгина, заглянул в лицо ему и сказал довольно громко:
– Это нас, усмиряющих, хотели сковырнуть некоторые злодеи!
И, сделав паузу, он прибавил:
– В очках.
Первый солдат миролюбиво вмешался:
– Ничего неизвестно.
Но коренастый не уступал:
– Жандарм сказал: покушение.
Коренастый солдат говорил все громче, голос у него немножко гнусавил и звучал едко.
«Такие голоса подстрекают на скандалы», – решил Самгин и пошел прочь, к станции, по тропе, рядом с рельсами, под навесом елей, тяжело нагруженных снегом.
Впереди тяжело шагал человек в шубе с лисьим воротником, в меховой шапке с наушниками, – по шпалам тоже шли пассажиры; человек в шапке сдержанно говорил:
– Мало у нас порядка осталось.
– Смятение умов, – поддержал его голос за спиной Самгина.
– Никто никого не боится, – сказал человек в шубе, обернулся, взглянул в лицо Клима и, уступая ему дорогу, перешагнул на шпалы.
У паровоза сердито кричали:
– Где у вас командир?
– Не твое дело. Ты нам не начальство.
– Смотри у меня! Гнусавый голос взвизгнул:
– А что на тебя смотреть, ты – девка? Наплевать мне в твои очки!
«Это он жандарму», – сообразил Самгин и, сняв очки, сунул их в карман пальто.
– Маловато порядка, – сказал человек в лисьей шубе и протяжно зевнул.
Чувствуя себя, как во сне, Самгин смотрел вдаль, где, среди голубоватых холмов снега, видны были черные бугорки изб, горел костер, освещая белую стену церкви, красные пятна окон и раскачивая золотую луковицу колокольни. На перроне станции толпилось десятка два пассажиров, окружая троих солдат с винтовками, тихонько спрашивая их:
– Ну и – пороли?
– А – как же?
– Прикажут – и вас выпорем...
– А – баб – не приходилось? – спросил человек в шапке с наушниками и поучительно, уверенно заговорил, не ожидая ответа: – Баб следует особенно стращать, баба на чужое жаднее мужика...
К перрону подошла еще группа пассажиров; впереди, прихрамывая, шагал офицер, – в походной форме он стал еще толще и круглее.
– Ну, в чем дело? – резко крикнул он; человек в шапке, запахнув шубу, выпрямился, угодливо заговорил:
– Подозревается – крушение хотели устроить...
– Я спрашиваю не вас, – свирепо рявкнул офицер. – Где начальник станции?
Подбежал жандарм в очках, растолкал людей и, задыхаясь, доложил, что начальник разъезда телеграфирует о повреждении пути, требует рабочих.
– Предполагаю злоумышление, ваше благородие, рельсы на стрелке...
– А ты чего смотрел, морда? – спросил офицер и, одной рукой разглаживая усы, другой коснулся револьвера на боку, – люди отодвинулись от него, несколько человек быстро пошли назад к поезду; жандарм обиженно говорил:
– Я, ваше благородие, вчера командирован сюда...
– Командирован, ну и – не зевай! Офицер повернулся спиной к нему:
– Это что за солдаты?
– Бузулукского лезервного батальону из отряда, расквартированного по бунтущей деревне, – скороговоркой рапортовал рослый солдат с мягким, бабьим лицом.
– Бунтующей, дурак! Пошел прочь... Офицер вынул из кармана коробку папирос, посмотрел вслед солдатам и крикнул:
– Ходите, как индюки... – Закончив матерщиной, он оглянулся и пошел на Самгина, говоря: – Разрешите...
А закурив от папиросы Клима, назвал себя:
– Поручик Трифонов.
– Самгин,
– Учитель?
– Юрист.
– Адвокат, – подумав, сказал поручик и кивнул головой. – Из мелких, – продолжал он, усмехаясь. – Крупные – толстые, а вы – из таких, которые раздувают революции, конституции, – верно?
Самгин попробовал отойти, но поручик взял его под руку и повел за собой, шагая неудобно широко, прихрамывая на левую ногу, загребая ею. Говорил он сиповато, часто и тяжело отдувался, выдувая длинные струи пара, пропитанного запахами вина и табака.
– Из неудачников, – говорил он, толкая Самгина. – Ни-и черта у вас, батя, не выйдет, перещелкаем мы вас, эдаких, раскокаем, как яйца...
«Животное», – мысленно обругал его Самгин и сердито спросил: – Почему вы думаете, что я...