- Я - в гости зашёл...
- Выбрал время! - крикнул Никон, двигая руками и плечами, раскачиваясь и свирепея.
Тогда Кожемякин, медленно отходя к двери, виновато сказал:
- Да разве я знал, что ты тут воюешь!
Никон мотнул головой, и сердитое выражение точно осыпалось с его лица.
- Что же мне, - угрюмо сказал он, -- надо было письмо тебе посылать: сегодня не приходи, я - тут?
- А мне как знать? - тихо сказал Кожемякин, выходя в прихожую.
- Стой! Садись, - остановил его Никон и, встряхивая кудрями, прошёлся по комнате, искоса оглядывая в зеркало сам себя и поправляя одежду. - Маша, кинь мне пояс и сапоги! Нет, не надо!
Снова остановился перед гостем, пристально взглянул в лицо ему, взглянул на себя в зеркало и вдруг - весело захохотал.
- Ну и - рожа у тебя, Матвей Савельев, да и у меня! Ох, господи!
Кожемякин, через силу усмехнувшись, сказал:
- Ещё бы те!..
Тогда Никон сел рядом с ним, ударил ладонью по колену и серьёзно заговорил:
- Ну - ладно, будет конфузиться-то: дело - житейское, было и - будет! Болтать не станешь?
- Будь надёжен!
- То-то. Помолчишь - спасибо скажу, распустишь язык - вредить буду.
И, снова оглянув Кожемякина, дружелюбно, тихо добавил:
- Ты бабу не обидишь, - верно?
- Конечно, - сказал Кожемякин, легко вздохнув, - какой я судья людям?
- Ну да! У тебя - совесть есть, я знаю!
Встал и, расправляя плечи, хозяйски крикнул:
- Вылезай, Марья, давай гостям чаю, что ли?
Она вышла румяная, полузакрыв томные глаза и по-девичьи прикрывая лицо локотком, гибкой, кошачьей походкой подошла к смущённому гостю, говоря тихо:
- Ой, стыдобушка какая...
Отворотясь в сторону, лукаво улыбаясь и опустив глаза, она протянула Кожемякину руку.
- Не осуди грешницу, Матвей Савельич!
Была она очень красива, и Кожемякин видел, что она сама знает это. Обрадованный тем, что всё обещает кончиться хорошо, без скандала, тронутый её простыми словами, увлечённый красотой, он встал пред нею, веско и серьёзно сказав:
- Не беспокойся, прошу, я сплетне не потатчик! И помню твою доброту ко мне.
Любуясь ею, Никон подталкивал её к дверям.
- Иди, иди, бесстыдница!..
Облизывая губы розовым языком и поигрывая статным телом, она пошла, сердито бросив Никону:
- А сам-то не бесстыдник?
Никон, нахмурясь, посмотрел вслед ей и зашагал по комнате, опустив голову.
- Так-то, Кожемякин, вот и застал ты меня в чужом гнезде...
Было в нём что-то незнакомое: мягкое, невесёлое и располагающее к нему.
- Не весьма осторожны вы, - сказал Матвей Савельев, качая головой.
- Виктор поехал в уезд, холсты скупать, кружева, у кухарки - тоже свои эдакие дела, да именинница она притом же, - задумчиво рассказывал Никон.
- Вдруг бы кто другой в моё место!
- Нехорошо было бы ему! - сказал Маклаков, мельком взглянув на гостя.
И, снова усевшись рядом с Кожемякиным, заговорил, оглядывая его с любопытством и мягкой улыбкой.
- Гляжу я, брат, на тебя - дивлюсь, какой ты чудной человек!
- А чем?
- Да так, сторонний какой-то! По улице идёшь - около самых заборов, в церкве, в трактире - по углам прячешься...
- Ну? А мне это не заметно.
- Кому ж ты дорогу уступаешь?
- Не знаю...
- Эх вы, домовладельцы! - сказал Никон.
Он был много моложе Кожемякина, но говорил, как старший, и Матвея Савельева не обижало это, даже было почему-то приятно. На удлинённых вверх, лысых висках Никона лежали мелкие живые морщинки; почти незаметные, они отходили лучами от серых глаз, сегодня - не дерзких, хотя они и смотрели на всё прямо и пристально.
Вошла Машенька и с улыбкой объявила: