- Кто это написал - вы? - спросила девушка, с удивлением заглядывая в тетрадь и в глаза ему.
- Я. Это не то, подожди...
Волнуясь, он торопливо перелистывал тетрадь, ему хотелось в чём-то разубедить её, предостеречь и хотелось ещё чего-то - для себя. Девушка пошевелилась на стуле, села твёрже, удобнее - её движение несколько успокоило и ещё более одушевило старика: он видел в её глазах новое чувство. Так она ещё не смотрела на него.
- Вот, я тут записывал всю правду...
- Про себя? - тихо спросила она.
- Про всё.
Стал читать и видел, что ей всё понятно: в её широко открытых глазах светилось напряжённое внимание, губы беззвучно шевелились, словно повторяя его слова, она заглядывала через его руку на страницы тетради, на рукав ему упала прядь её волос, и они шевелились тихонько. Когда он прочитал о Марке Васильеве - Люба выпрямилась, сияя, и радостно сказала негромко:
- Ой, я знаю таких людей! Мамочка удивительно рассказывала про них, и есть книги, - ах, как хорошо, что вы записали!
И, потемнев, понизив голос, продолжала:
- А папа - несчастный, он не верит в это и смеялся, оттого мамочка и умерла, конечно! Мне надо идти к нему, я опоздала уже... Милый, - просила она, ласково заглядывая в глаза ему, - я приду завтра после обеда сейчас же, вы прочитаете всё, до конца?
И убежала.
А на другой день он читал ей про Евгению, видел, что это волнует её, сам чуть не плакал, глядя, как грустно и мечтательно улыбается она, как жалобно и ласково смотрят её глаза.
- Ужасно интересно всё! - восклицала она порою, прерывая чтение, и почтительно, с завистью трогала тетрадь.
- Вот как делаются книги сначала! Какое удовольствие, должно быть, писать про людей! Я тоже буду записывать всё хорошее, что увижу. А отчего у вас нет карточки тёти Евгении?
Прежде чем он мог ответить, она уже предложила:
- Хотите - я подарю вам её портрет с Борей? Она прислала мамочке, а мне - не нужно. Хотите?
Кожемякин обрадовался, а она, глядя в сторону, сказала:
- Я очень её помню. А с Борисом переписываюсь даже, недавно он прислал свою карточку, он уже студент, - показать вам?
И вдруг, покраснев, спросила его, опуская голову:
- Вы очень её любили?
- Да-а, - вздохнул Кожемякин. - Очень!
- Я бы на её месте не уехала! Впрочем - не знаю...
Влажными глазами посмотрела на него, прикусив губу, и потом, жарко вздохнув, прошептала:
- Господи, как это хорошо! Точно - у Тургенева!
Её мягкое волнение коснулось сердца старика и словно раздавило в груди его тяжёлый, тёмный нарыв, он нагнулся над столом, бессвязно говоря:
- Любонька, как я ошибся!
Испуганная, она поднимала его голову сильными руками.
- Вы - добрый! - говорила она, оправляя его седые волосы. - Я знаю вы много сделали добра людям...
- Это для того только, чтобы оставили они меня в покое! Ведь все покоя ищут, в нём полагая счастье, - сознавался Кожемякин.
Когда он, излив пред нею своё горе, несколько пришёл в себя, то попросил её, взвешивая на ладони рукописи свои:
- Когда я помру, ты, Люба, возьми тетради эти и пошли Борису - ладно?
- Хорошо, - задумчиво отозвалась она, стоя среди комнаты белая, тонкая.
- А портреты принеси, не забудь!
Она так же тихо повторила:
- Хорошо.
Ему хотелось расспросить её о Евгении, Борисе.
- Ты что задумалась?
Люба взглянула на него и, тихонько шагая вдоль комнаты, с явным недоумением сказала:
- Вот и дедушка Хряпов так же осуждал себя.
- Он? - недоверчиво спросил Кожемякин.
- Да-а... Вот бы ему тоже написать о себе! Ведь если узнать про людей то, о чём они не говорят, - тогда всё будет другое, лучше, - верно?
- Не знаю.
- Верно! Я знаю! - твёрдо сказала она, сложив руки на груди и оглядывая всё, как новое для неё. - Когда я не знала, что думает отец, - я его боялась, а рассказал он мне свою жизнь - и стал для меня другим...
- А Хряпова ты не понимаешь, - пробормотал старик, печально покачивая головою, несколько обиженный сопоставлением. - Он - злой человек!
- Нет.
- Я же с ним всю жизнь рядом прожил!
- И я, - резонно заметила девушка, подошла к нему и, ласково улыбаясь, стала просить: - Сходите к нему, а? Пожалуйста! Ну - сходите!
Он обещал. Когда Люба ушла, он тоже стал расхаживать по комнате, глядя в пол, как бы ища её следы, а в голове его быстро, точно белые облака весны, плыли лёгкие мысли:
"Разве много надо человеку? Только послушайте его со вниманием, не торопясь осудить".