- Ты что какой, а? Нездоров, а?
А потом, в комнате Матвея, Пушкарь, размахивая руками, страшно долго говорил о чём-то отцу, отец сидел на постели в азяме, без шапки, а Палага стояла у двери на коленях, опустив плечи и свесив руки вдоль тела, и тоже говорила:
- Бей меня... бей!
Лицо старика, огромное и багровое, странно изменилось, щёки оплыли, точно тесто, зрачки слились с белками в мутные, серо-зелёные пятна, борода тряслась, и красные руки мяли картуз. Вот он двинул ногой в сторону Палаги и рыкнул:
- Уйди прочь, стерва...
Встал, расстегнул ворот рубахи, подошёл к двери и, ударив женщину кулаком по голове, отпихнул её ногой.
- Иди со мной, Степан! - сказал он, перешагивая через её тело.
Пушкарь тоже вышел, плотно притворив за собою дверь.
Было слышно, как старик, тяжко шаркая ногами, вошёл в свою горницу, сбросил на пол одежду, распахнул окно и загремел стулом.
Когда ушёл отец, сыну стало легче, яснее; он наклонился к Палате, погладил её голову.
- Брось, не тронь! - пугливо отшатнувшись, прошептала она.
Но он опустился на пол рядом с нею, и оба окостенели в ожидании.
Всё, что произошло до этой минуты, было не так страшно, как ожидал Матвей, но он чувствовал, что это ещё более увеличивает тяжесть которой-то из будущих минут.
Дом наполнился нехорошею, сердитой тишиною, в комнату заглядывали душные тени. День был пёстрый, над Ляховским болотом стояла сизая, плотная туча, от неё не торопясь отрывались серые пушистые клочья, крадучись, ползли на город, и тени их ощупывали дом, деревья, ползали по двору, безмолвно лезли в окно, ложились на пол. И казалось, что дом глотал их, наполняясь тьмой и жутью.
Прошло множество тяжких минут до поры, пока за тонкою переборкою чётко посыпалась речь солдата, - он говорил, должно быть, нарочно громко и так, словно сам видел, как Матвей бросился на Савку.
- Больно ушиб? - глухо спросил отец.
- Жалуется Матвей на живот, - живот, говорит, болит...
Палага радостно шептала:
- Ой, миленький, это он - чтобы не трогал тебя батя-то!
- Ну, лежит он, - барабанил Пушкарь, - а она день и мочь около него. Парень хоть и прихворнул, а здоровье у него отцово. Да и повадки, видно, тоже твои. Сказано: хозяйский сын, не поспоришь с ним...
- Ты мне её не оправдывай, потатчик! - рявкнул отец. - Она кто ему? Забыл?
- Вона! - воскликнул солдат. - Ей - двадцать, ему - пятнадцать, вот и всё родство!
- Ну, пошёл, иди! Пошли её сюда, а Мо... сын вышел бы в сад, - ворчал отец.
- Ты вот что... нам дворника надо...
- После!
- А ты слушай: есть у меня верстах в сорока татарин на примете...
- После, говорю!
- Вот ты меня и пошли за ним, а Матвея со мной дай...
- Молись за него, Мотя! - серьёзно сказала Палага и, подняв глаза вверх, беззвучно зашевелила губами.
Матвей чутко слушал.
- Ладно, - сказал отец.
- Я не поеду, не хочу! - шепнул Матвей.
- Родимый!
- Завтра и поеду! - предложил солдат.
- Сегодня бы! - сказал отец.
- Нельзя, не справлюсь!
- Пушкарь!
- Ай?
- Плохо дело-то!
- Чем?
- Зазвонят в городе...
Матвей невольно сказал:
- Боится людей-то!
- А как же их не бояться? - ответила женщина, вздохнув.
- Вона! - вскричал Пушкарь. - Удивишь нас звоном этим! Ты вот стряпке привяжи язык короче...
- Савку-то вам бы до смерти забить да ночью в болото...
- Что - лучше этого! Ну - иду! Ты, Савелий, попомни - говорится: верная указка не кулак, а - ласка!
- Иди! - крикнул старик.
Отворилась дверь, и Пушкарь, подмигивая, сказал Палаге громко: