Комиссар обратился к Мадлене:
— Признаете ли вы, милостивая государыня, что этот господин — ваш любовник?
— Я не отрицаю, он мой любовник! — вызывающе ответила она.
— Этого достаточно.
Блюститель порядка записал еще некоторые данные о состоянии квартиры и о расположении комнат. Министр между тем кончил одеваться, перекинул пальто на руку, взял шляпу и, когда комиссар отложил перо, спросил:
— Я вам еще нужен? Что я должен делать? Мне можно уйти?..
Дю Руа повернулся к нему и, нагло улыбаясь, сказал:
— А, собственно говоря, зачем? Мы кончили. Можете снова лечь в постель, милостивый государь. Мы оставляем вас одних.
Дотронувшись пальцем до рукава полицейского комиссара, он прибавил:
— Идемте, господин комиссар, нам здесь нечего больше делать.
Блюститель порядка, слегка удивленный, последовал за ним. Но у порога комнаты Жорж остановился, чтобы пропустить его вперед. Комиссар из вежливости отказался.
— Проходите же! — настаивал Жорж.
— После вас, — сказал комиссар.
Тогда журналист поклонился, почтительно-насмешливым тоном проговорил:
— Теперь ваша очередь, господин полицейский комиссар. Здесь я почти у себя дома.
И осторожно, с нарочито скромным видом затворил за собой дверь.
Час спустя Жорж Дю Руа входил в редакцию «Французской жизни».
Вальтер был уже там, — «Французская жизнь», получившая за последнее время широкое распространение и немало способствовавшая успеху все разраставшихся операций его банка, по-прежнему выходила под его неослабным наблюдением и руководством.
Издатель поднял на него глаза:
— А, это вы! Что это у вас такой странный вид? Почему вы не пришли к нам обедать? Вы сейчас откуда?
Дю Руа, заранее уверенный в том, какое впечатление произведут его слова, отчеканил:
— Я только что свалил министра иностранных дел.
Вальтер подумал, что он шутит.
— Свалили министра… То есть как?
— Я изменю состав кабинета. Вот и все! Давно пора выставить эту мразь.
Старик обомлел — он решил, что его сотрудник пьян.
— Послушайте, вы спятили, — пробормотал он.
— Ничуть. Я только что застал мою жену с господином Ларош-Матье. Полицейский комиссар установил факт прелюбодеяния. Министру крышка.
Вальтер в полном недоумении поднял очки совсем на лоб.
— Полно, вы шутите? — спросил он.
— Нисколько. Я даже напишу об этом заметку для хроники.
— Но чего же вы хотите?
— Я хочу свалить этого мошенника, этого негодяя, опасного для общества! Берегись тот, кто становится мне поперек дороги! Я никому ничего не прощаю! — положив шляпу на кресло, прибавил Жорж.
Издатель никак не мог понять, в чем дело.
— Ну, а… ваша жена? — спросил он.
— Завтра же я начинаю дело о разводе. Я ее отошлю к покойному Форестье.
— Вы хотите разводиться?
— А как же? Я был смешон. Но мне приходилось строить из себя дурачка, чтобы захватить их врасплох. Теперь все в порядке. Хозяин положения я.
Вальтер все еще не мог опомниться; он растерянно смотрел на Дю Руа и думал: «Черт возьми! С этим молодчиком надо быть в ладах».
— Теперь я свободен… — продолжал Жорж. — У меня есть кое-какое состояние. В октябре, перед новыми выборами, я выставлю свою кандидатуру у себя на родине, — там меня хорошо знают. С такой женой, которая всем мозолила глаза, мне нельзя было занять положение, нельзя было заставить уважать себя. Она меня одурачила, завлекла и поймала в свои сети. Но как только я разгадал ее фокусы, я уже стал в оба следить за этой мерзавкой.
Он расхохотался.
— Бедняга Форестье так и остался рогоносцем… беспечным, спокойным, доверчивым рогоносцем. Ну, а я сумел избавиться от этого нароста, который достался мне от него в наследство. Руки у меня развязаны. Теперь я далеко пойду.
Он сел верхом на стул и, как бы мечтая вслух, повторил:
— Далеко пойду…
Старик Вальтер, по-прежнему не опуская очков, смотрел на него во все глаза и говорил себе: «Да, этот негодяй далеко пойдет».
Жорж встал.
— Я сейчас напишу заметку. Это надо сделать осторожно. Но имейте в виду: для министра это будет страшный удар. Он пойдет ко дну. Никто его не вытащит. «Французской жизни» теперь уже нет смысла его выгораживать.
Старик некоторое время колебался, но в конце концов махнул рукой.
— Валяйте, — сказал он, — так ему и надо.