– Поверь, дорогой, иногда лучше с рассказов, чем с реальности. Герои, они того, в реальности бывают не очень.
– Э-э, Илья! На комплимент напрашиваешься, некрасиво. Да и не скажу я тебе его. Ты шило в заднице и вечная проблема для всех окружающих! Вот посидим, отдохнем, а потом я тебя с одним дедом познакомлю – он в океане, как дома. Вали отсюда, куда там собрался, без тебя тут такое спокойствие! Стар я уже, хочу дожить без вечного геморроя под боком, я тебя имею в виду, – он хихикнул, отхлебнул своего любимого пойла и уже серьезно добавил: – Завидую. Честно сказать, сам бы свалил куда глаза глядят, не могу. Семья, возраст, то пятое, то десятое! Понимаю, что через пару дней сам домой запрошусь, туда, где спину помассируют, покормят вкусно, внуки вокруг попрыгают, – он вздохнул. – Прав ты! Если доживешь, успеешь еще отдохнуть да внуков понянчить. Доживи только, скучно без тебя будет.
Киру всегда казалось, что психиатры – это такие врачи, что как бы и есть и как бы их и нет. Где-то там, в параллельной Вселенной, они возятся с психами – никому не нужными несчастными людьми, которых лечат такие же никому не нужные безвестные доктора. Сейчас он с удивлением наблюдал длинный коридор перед кабинетом такого незримого до сих пор специалиста, плотно заполненный разномастным людом, все в одной очереди. Длинные лавки под оклеенными деревянными панелями стенами плотно оккупированы пациентами и теми, кто, вероятно, сопровождал некоторых из них. Самому Киру места не нашлось, пришлось подпереть стену в самом углу напротив входной двери.
– У вас всегда так много людей? – спросил он минуту назад у симпатичной девушки, принимавшей посетителей за невысоким столиком у единственного окна.
– Это немного. Вам повезло – рабочее время, жара. К вечеру тут будет не протолкнуться.
– А можно записаться заранее? – поинтересовался Кир, предчувствуя многочасовое томление в душном коридоре.
– Бесполезно, – спокойно ответила девушка. – Никогда невозможно предсказать, сколько продлится прием. Кого-то доктор сразу отпускает, кто-то остается надолго. Мы уже привыкли. Самое честное – живая очередь.
– То есть, если пациенту назначено, он все-равно должен отстоять?
– А вам что, господин Ван Хорс назначил прием?
– Нет, мне просто любопытно.
– Постоянные пациенты посещают доктора в клинике. Здесь первичный прием или те, кто приходит лишь время от времени, – охотно пояснила собеседница, благо, по неведомой Киру причине новых посетителей не появлялось.
«Интересная публика», – подумалось парню. Ни одного из тех, кто полировал и так сверкающие доски лавок из темного дерева, он никогда не назвал бы психом, в том виде, по крайней мере, как сам их представлял. Люди разные: некоторые смотрели тревожно, некоторые совершенно безучастно, кто-то спокойно и не торопясь беседует с соседями, кто-то едва ли не спит, но нет ни одного, кого бы любой счел сумасшедшим, никто не бьется, не кричит, не ведет себя странно или пугающе. Да и одежда у большинства вполне приличная, даже, можно сказать, с претензией на материальное благополучие носителей, оно и понятно, доктор брал недешево. Кир про себя усмехнулся: «Сам-то что? Стоишь в очереди на прием к психиатру, а про себя можешь сказать, что псих?»
Темные двери кабинета, проглотившие незадолго перед этим взлохмаченную женщину, тащившую упирающегося недовольного мужчину, похоже, замерли надолго. Вопреки предсказанию девушки у приемного стола, новые посетители не появлялись, и Кир, прижавшись к стене, прогонял воспоминания о произошедшем по кругу.
Наперекор всем ожиданиям, модель, положенная в основу вычислений, оказалась довольно проста, Киру поначалу показалось, что он при необходимости мог бы и сам составить подобную тетрадку, просто основываясь на логике: несложная задачка об извлечении случайной пары из конечного множества с единственной поправкой – принципом необратимости, когда никакое событие не могло повториться дважды. Ему думалось, что Ван Геори его проверяет, не мог такой примитив требовать таких усилий, о которых тот вещал. И при чем здесь эксперимент? Эксперимент над самим Киром имелся в виду. Он уже собирался договориться с Архашем, который после поездки с любопытством посматривал на парня, но расспросов избегал, об очередной командировке, хотелось спросить Ван Геори: «Вы этого хотели? Что тут такого?»
Но понемногу его сознание захватил этот кошмар. Как обычно, Кир попытался поставить мысленный эксперимент, чтобы на нем проверить ожидания исходов, которые давала формальная математика. Набросав в голове условное, весьма ограниченное множество и перебрав возможные решения, он, как обычно, постарался усложнить задачу простым увеличением масштаба. Тут-то и начались неожиданности. Возможный результат изменялся при любом масштабировании задачи, причем менялся качественно, требуя все более изощренной и сложной математики. Ни о каком мысленном эксперименте уже не могло быть и речи. Голова не вычислитель, и она не способна прогонять тысячи циклов, запоминая исходы. Да и не в этом была проблема. Она была в том, что, анализируя ожидаемые результаты, Кир получал все более и более сложную картину, просто увеличивая количество элементов. В какой-то момент он понял, что задача принципиально не решаема в масштабах его сознания. Пространства исходов, которые и были конечной целью его экспериментов, стремились к пока не уловимой Киром системе, он предчувствовал, что при определенном масштабе случайность, лежавшая в основе модели, исчерпает себя, породив новую подвижную систему со своими законами и зависимостями.
Был вечер. Голова гудела после целого дня раздумий. Кир, соскучившийся по простой физической активности, шагал домой по набережной, вдыхая знакомый запах реки, радуясь прохладе и потокам крови, охотно перекачиваемым мышцами молодых ног. Мозг не успокаивался. Вопреки желанию хозяина, сознание все время возвращалось к выстроенной модели, пытаясь уловить ускользающее предвидение системности.
В тот самый момент Кир остановился как вкопанный. Он стоял на старом желтоватом камне мостовой, и он же сидел в уютном мягком кресле. Это не было видение или галлюцинация, он был един и решал одну и ту же задачу, просто в разных местах. Его звали Кир, и его же звали Федор. Он был в Уре, и он был в Москве. Спросите, что такое Москва, и он бы ответил, он это прекрасно знал. Но не успел. Испугался. Короткий шок пронесся по телу, вздымая невидимые волосы. Чувство единства мгновенно пропало, сметенное реальностью. Память осталась при нем, но не вся – половина. Его старая половина. Лишь зацепились за остатки сознания образы, что были в короткий миг единения: Москва, кресло, несколько слов чужого языка, миг назад бывшего таким же родным, как его собственный пале, ощущение легкого потока воздуха из еще одного слова, уплывшего из сознания раньше, чем успел его разобрать, – «вентиляция». Это было как гаснущие пятна света на взбудораженной сетчатке. Мгновение назад все было ясно и кристально понятно, и вот – лишь цветные ускользающие тени в ослепленных глазах.
Испуг не прошел вместе с разрушенным единством. Ощущение, что это был он, никуда не делось. Оно пугало тем сильнее, чем больше Кир осознавал: то, к чему он прикоснулся, – часть его. Точнее, это было его частью короткое мгновение. Но ощущение не пропало, осталось и мучило своей незавершенностью. Москва – это, очевидно, место, где он находился. Но что это за место, он не успел подумать. Он не успел даже подумать, кто он, в памяти осталось лишь имя и ощущения: легкая головная боль, увлеченность и та же модель. Вот модель осталась полностью, лишь казалось, виднелась за неровным стеклом знакомой, но неосознанной математики, терминов, понятий. Он их понимал и сейчас, и не было ощущения, что это ему чуждо, но также он был уверен, что он Кир и сейчас стоит на Желтой набережной Ура недалеко от своего дома, а прохожие обходят его стороной, косясь на его растерянную физиономию.
Что это было? Как если бы он решал одну и ту же задачу, одновременно вышагивая вдоль насквозь знакомой реки и уютно устроившись в родной и непонятной какой-то Москве. Что за хрень?!
– Молодой человек, вы за кем занимали?
Вопрос немолодой ухоженной дамы заставил очнуться. Кир с удивлением обнаружил, что часть скамьи неподалеку опустела, молча ткнул пальцем в нервно терзающую ткань платья старушку и поспешил занять свободное место поблизости, еще не хватало пропустить, заплутав в собственных воспоминаниях, выстраданную очередь.
Несколько дней после того, первого, испуга прошли относительно спокойно – никаких видений, никаких новых ощущений. Мир был стабилен и привычен. Кир проверял таблицы, потоком идущие от техников-логистов, занимавшихся перепрограммированием машины, охотно улаживал мелкие технические проблемы, хотя это и не входило в его обязанности, знакомился с устройством чуда техники, молчаливо возносившимся под потолок корпуса прямо за стеной крохотного кабинета, где он расположился. Правда, что-то останавливало, пугало, и он неосознанно избегал повторять тот мысленный эксперимент, который вызвал странный приступ.
В конце концов, не выдержал: сознание бередили новые идеи, подходы, хотелось их проверить, испробовать, и он аккуратно, как будто имел дело с кристаллической бомбой, возобновил работу – ничего не произошло. Он мог думать, экспериментировать, копаться в ускользающей мешанине событий – и все без малейших последствий. Кир даже решил, что это был какой-то выверт утомленного сознания, хотя и почему-то страшился вспоминать свои ощущения. Они по-прежнему пугали своей очевидной ясностью, ощутимой до мельчайших чувств реальностью. Точнее, памятью о реальности. Как если бы он подумал об этом за секунду до произошедшего.
Ну так, если какие-то воспоминания причиняют боль или неудобство, зачем же мучить себя, зачем вспоминать? Мозг устроен чрезвычайно рационально: неприятная память быстро глушится, прячется на самое дно личности. Так что уже десяток дней спустя он полностью расслабился и вновь погрузился в работу.
Второй раз это произошло, когда, дожевывая нехитрый перекус, измазанный соусом и крошками, не обращая внимания на временные неудобства, он лихорадочно записывал на клочке бумаги последовательности, вспыхнувшие в голове во время еды.
Крючки иероглифов прилипли к бумаге, пока он сидел на деревянной лавочке в уютном зеленом скверике: опять он, Кир – Федор, единое целое. Знакомая волна ужаса уже неслась по телу, но он не дал ей смыть чувства, непонятным усилием воли того, на лавочке, заставил себя думать о модели, об исходах, о событиях, вероятностях, не позволяя разорвать, потерять пугающую связь. Хотя почему тот? Это он замер, пытаясь продлить странное. Зачем? Он не знал. Но было что-то жуткое и притягивающее в осознании себя настолько огромным, что две личности, судьбы на несколько мгновений стали целым. Подумалось: «Надо же, абсолютно не похожие звездные системы, а люди одинаковы!» И сразу все пропало. «Блин – странным чужим словом подумал Кир, – надо было не отвлекаться от модели. Именно она – тот якорь, который соединяет». В следующее мгновение ужас, до того сдерживаемый и оттого громоздившийся все выше и выше, накрыл его. Кир вскочил, невольно вскрикнув. Крошки осыпались с колен, стул с неприятным резким ударом опрокинулся на спинку. В крохотном бронзовом зеркале, непонятно кем повешенном в простенке между шкафов, отразилось его испачканное лицо с широко распахнутыми, круглыми от страха глазами.
Кир выскочил в библиотеку, очумело оглядел погруженных в свои заботы работающих людей и быстро зашагал в кабинет Ван Геори, который в его отсутствие был плотно оккупирован старшим техником.
– Архаш! Мне надо прогуляться, обдумать кое-что.
– Иди. У тебя открытый пропуск, – техник рассматривал Кира с непонятным выражением лица, словно уже видел его в таком состоянии.
Кир на секунду замер, всматриваясь, но не решился, ничего больше не сказав, выскочил за дверь.
Не помня себя, пронесся через двор, пересек лабиринты коридоров большого корпуса и, вытерпев медлительное спокойствие вахтеров, пробкой вылетел из кирпичной громады Счетной палаты. Оживленная улица, лето, рядом центр города, мобили и прохожие носятся, не обращая внимания на зной. Едва не попав под колеса, Кир пересек улицу, чтобы спрятаться от обжигающего Соле, и зашагал не глядя вдоль домов. Это была не просто галлюцинация: тут ты – там она, было хуже: и там, и там – ты. К тому же на этот раз все затянулось, и память Кира гудела от чужих чувств, ощущений, знаний, слов, от целого чужого мира. И еще почему-то было стыдно: было ощущение, словно, потеряв это единство, он стал хуже – глупее, трусливее и более одинок. Словно та, уходящая сейчас так неохотно память, жила в лучшей его половине – той, что была безжалостно сорвана ужасом. Это было нестерпимо, никогда Кир, урожденный «ра», не считал себя глупым или трусливым. Внутренне, несмотря на воспитание, он был уверен: мало кто мог быть ровней ему, и этот стержень всегда помогал сохранять достоинство в общении с другими. Сейчас же он страдал: кому приятно узнать, что он недостаточно умен или образован, что его разума не вполне хватает, чтобы правильно оценить происходящее.
Глаза выхватили солидную вывеску: «Психиатр Ван Хорс». Кир замер, рассматривая потемневшую, почти черную бронзу изящной фигурной доски. Ему нужна помощь. Он чувствовал, что сам не справляется. Но чья? Ван Геори? Далеко, да и чем он поможет? Хотя о чем-то же он предупреждал, но сейчас не до него! Голова взбудоражена, тело трясет, может, у него нервный срыв? Или он сходит с ума? Ну так вот – врач.
Кир всегда считал, что его это не касается, что его психика – образец равновесия и устойчивости. Но обратиться к врачу – это новый уровень падения! Нет, он справится. Сам!
– Вы входите? – голос из-за плеча.
Мужчина, прилично одетый, на обочине маячит недешевый мощный мобиль, очевидно, только что небрежно запаркованный хозяином.
– А? Да, – почему-то неожиданно для самого себя бросил Кир и внезапно почувствовал, что успокаивается. – Извините, красивая бронза, – кивнул он на вывеску и потянул за массивную ручку двери.
Когда я увидел катер, засомневался. Ну да, конечно, сильно вытянутый, длинный и узкий корпус, тонущая в темноте воды острота носовых обводов не оставляли сомнений в его мореходности. В целом катер напоминал подводную лодку времен Первой мировой, хотя и был целиком сделан из дерева: закрытая палуба, огражденная хлипкой на вид вязью невысоких лееров, узкая и длинная надстройка без видимых архитектурных излишеств, не хватало только носового орудия. Именно о таком я бы и мечтал, будь контрабандистом, но как в нем жить в течение нескольких десятков суток? Он же шириной в миделе метра три, не больше!
Я покосился на Арслава – его довольная физиономия ясно демонстрировала гордость и даже некоторое презрение к сухопутным лохам, не способным оценить всю мощь и величие этого творения неведомых мастеров Саутрима. У меня не было ни малейших сомнений, для чего был предназначен этот аппарат, но вот выдержит ли он, либо его экипаж, заокеанский переход, – вопрос. А ведь среди тех, кому ютиться на этой скорлупе, буду и я, эль. А я уже привык! Где отдельная каюта? Да что там каюта, гальюн тут где?
– Пришли? – еще один индеец, только абсолютно лысый – капитан.
Одет просто, по-матросски, одобрительный кивок в сторону моей загорелой лысины – морской волк в местном исполнении.
– Угу, – буркнул я, уже привыкший не здороваться.
– Дед Русмел, знакомьтесь, это Илья.
– Да кто же его не знает? Давай, Илья, забирайся!
Я с сомнением посмотрел на небольшой, но чертовски тяжелый сундучок, стоявший у ног. Казалось, что даже эту малость некуда будет пристроить в тесноте покачивающейся на воде сигары, а ведь у меня еще пара ящиков с самым необходимым: линзы, инструменты, одежда, клей и прочее. Запас провианта для моего предстоящего кукования на острове погрузили загодя.
Русмел проследил за моим взглядом, крикнул в глубину темного проема открытой двери надстройки:
– Тормел, споткнуться тебе о якорь, грузи вещи пассажира!
На палубе нарисовался заспанный мужичок, в отличие от Русмела, явный мулат, возможно, что даже и с востока, протиснулся мимо капитана и в два шага взбежал по прогибающимся мосткам на пирс. Я поспешил подхватить сундучок – отвоеванный с боем настоящий маяк скелле – ключевой элемент задуманной экспедиции. Если удастся удачно расположить его, буду прыгать прямо от Плоского мыса, где имелся такой же его собрат, как блоха, туда и обратно, и никакие контрабандисты или скелле мне будут не нужны. Прыгнул, поработал и назад – вкусно обедать и мягко спать.
Вопреки ожиданиям, меня ждала полноценная каюта – узкий ящик в носовой части катера по правому борту. Там вполне можно было лежать и даже спать в относительном одиночестве, но вот гальюна на борту предсказуемо не оказалось. При хорошей погоде свои дела надлежало делать на небольшой площадке на корме, при сильной же качке, или в темноте, или… короче, почти всегда в персональном ведре, закреплявшемся в специальном ящике. Незамысловатое устройство оснащалось своеобразным креплением сбоку, что позволяло, протянув через него конец, ополаскивать посуду потоком океанской воды.
Экипаж составляли всего три человека. Поскольку мне все равно делать будет нечего, я сразу же напросился на собственную вахту – таким образом вполне можно будет более комфортно перенести долгое плаванье. Третьим был молодой парень по имени Сатрас, внук капитана. Об этом мне сообщил Тормел, так как сам Сатрас спал после ночного перехода.