в последнем блеске листья неуклонно
проходят гамму осени: с утра
желтея, золотея, багровея,
под вечер все бледнее, все мертвее,
все однотоннее они... Пора
ветрам свирепым стынуть, леденея...
И роща вновь теряет очертанья,
к привычному готовясь состоянью...
Есть в этой роще, говорят, ручей,
беглец с Уральских гор, здесь обреченный
от солнца прятаться, как от властей...
Но что он мне? Я только заключенный!
Живи я здесь хоть век - мне все равно
того ручья увидеть не дано.
Куда ни глянь - болото подо мною
(охрана, бодрствующая всегда).
Пусть наша зона числится "горою"
здесь тоже всюду хлюпает вода!
Ну, скажем, скрылся ты за вахту... Что ж?
В болотах сдохнешь - иль назад придешь.
Как незаметна здесь людей утрата!
Где всех упомнить, даже перечесть...
Все чаще первая моя палата
мне кажется "палатой номер шесть". 5)
И только медстатистик Лихачев
сказал бы вам, кто от чего загнулся
и кто какой болезни приглянулся ,
цинге ль, пеллагре ль больше всех почет...
...А уж на небе, зябком от морозов,
рассвет по-мартовски голубоват и розов...
Так где ж зима? Взаправду ль стужа стыла
иль бредил я и стих, повременя?
Засыпанная гарью от коптилок,
ночная жизнь замучила меня. 6)
И вот в медлительной тоске ночей
свои поэмы вздумал перебрать я
семью, где мало взрослых сыновей,
но первенцем в которой были "Братья". 7)
Я их писал еще не пробужденным
счастливцем, тщетно ищущим печаль,
то апатичным, то неугомонным
мальчишкою, чьей смерти мне так жаль.
Средь давних лиц я повстречал тогда
былых друзей, когда-то сердцу милых,
и девушку, что в юные года
мне много боли нежно подарила.
Я жил своим еще тогда, вначале,
свою лишь грусть писанием леча,
но чувства собственные щеголяли