что летний дождик: чуть блеснет - и скроется...
Уж оптимизму юному, щенячьему
вновь кажется: все как-нибудь устроится!
Подумает о встрече - и у Скорина
вновь бьется сердце радостно, ускоренно...)
Уж даже день указывался точно,
когда, не глядя на статьи, досрочно
отпустят всех... Встречай же нас, весна,
развейтесь в прах, нелепые печали!
А впрочем, разве были времена,
когда б зэ-ка амнистии не ждали?
Пускай бушлат на нас порой дыряв,
теплей бушлата есть у нас одежда!
Иной, и десять лет отгрохотав,
не знает сносу ей... И имя ей - надежда.
К примеру я. Строчу - прошу учесть!
что абсолютно некому прочесть.
В те дни, когда в болотах комариных
(а вовсе не "в таинственных долинах")
я только-только разменял свой срок
далеко от родных садов Лицея, 33)
читатель первый (слушатель, вернее)
был у поэмы этой - наш стрелок.
Любил он, оторвав меня от тачки,
усаживать на бревнышко с собой:
- "Ты почитай-ка мне о той чудачке,
о той цыганке - ну, об Аське той!"
Когда же я, за нас обоих труся,
оглядывался, он: "Давай, давай!
Пусть вкалывают, ты себе читай:
поотдохнешь, а я поразвлекуся!"
И вот недавно я узнал о том,
что парень влип: поверил "слову вора",
пустил на пять минут, а те вдвоем
ушли в бега, и ждет он приговора.
Его заменит сволочь, не иначе,
из тех, кто, издеваясь, службу нес.
Воистину: на должности собачьей
чем нравом злей, тем совершенней пес!
О, "жар души, растраченный в пустыне"! 34)
О, добрый пес, что брошен злобным псам!
Нет моего читателя отныне,
читатель ходит под конвоем сам...
Так что и я могу: "Иных уж нет,
сказать по-пушкински, - а те далече",
кто относился к нам по-человечьи,
в чьей памяти оставит "Аська" след.
Был близкий друг - да взяли на этап 35)
(он был катализатор вдохновенья)...