Унтер-офицер любил торжественные фразы, но от этой торжественности у титулярного советника Чебутыкина захватило дух - он хотел что-то сказать, но не смог и только подумал: "Господи, ну и день... Господи, и какой же это удивительно проклятый день!"
4. В землянке, занесенной снегом
Пробежав на лыжах верст пять, Лбов остановился. Он вытер рукавицей взмокший лоб и сел на сваленное и заметенное снегом дерево. Было почти совсем темно, снег стал матовым, а деревья слились в одну крепкую, черную тень. Лбов посмотрел на сумку, хотел открыть ее, но сумка была заперта, он вынул нож, собираясь ее надрезать, но раздумал, потому что в темноте можно было выронить что-либо или растерять ее содержимое потом по дороге.
"Здорово, - подумал он и вынул из кармана револьвер, захваченный у убитого стражника. - Смит, - решил он, - ну и то ладно, пригодится". Он повернул несколько раз барабан, положил револьвер обратно, встал на лыжи и поехал дальше. В темноте ветки хлестали по лицу, и голову часто обсыпало мелкой снежной пылью, падающей со встряхиваемых кустов.
Часа через полтора он добрался до такой гущи, что огонек землянки вынырнул вдруг - только перед самыми глазами.
Стольников был дома, он выскочил на двор и крикнул удивленно:
- Сашка! Откуда тебя в этакое время? Я думал, ты в Мотовилихе заночуешь.
- Было дело, - коротко ответил Лбов и, подходя к сеням, спросил: - А у нас кто еще?
- Двое из наших, Степан Бекмяшев и потом еще один - Федор.
- Что за Федор? - с удивлением спросил Лбов и наморщил лоб. Он был осторожен и не любил, когда к нему приходили новые незнакомые люди.
- Свой человек, заходи скорей, узнаешь.
Лбов вошел, не здороваясь, сел на лавку и, показывая пальцем на нового человека, спросил прямо у Степана:
- Он кто?
- Из питерской боевой организации, - не менее прямо ответил Степан, да ты не думай ничего, шальная голова, мы ручаемся.
- Я не думаю, - проговорил Лбов и, повернувшись к Федору, сказал коротко: - Ну, говори!
Питерский товарищ с любопытством посмотрел на Лбова.
- К тебе скоро приедут еще четыре человека.
- Зачем они мне? - И Лбов мотнул головой.
- Как зачем, вместе лучше! У вас будет тогда настоящая боевая группа...
- Группа, - повторил Лбов и задумался, точно само это слово внушало ему некоторое подозрение. - Как ты сказал - боевая группа? А кто в ней будет?
- Два анархиста, один эсер и один социал-демократ.
- Я не про то спрашиваю, я спрашиваю: ребята надежные?
- Посмотришь - увидишь. Как у тебя насчет оружия?
- Плохо, - ответил вместо Лбова Стольников, - револьверов много, по Мотовилихе обыски повальные, ребята все сюда направляют на сохранение, а винтовок - всего одна.
- Привезут, - сказал Федор, - нужны только деньги. Ты достань денег.
Лбов с минуту подумал, потом поднял сумку, раскрыл нож и провел им по коже. Целая пачка писем вывалилась на стол. Распечатали. Денег было около тысячи рублей. Триста Лбов тут же отдал Федору. Триста оставил себе, а остальные передал Степану.
- Это вам пока на подпольную, - добавил он, - будет с вас, ведь вам все равно на разговоры.
- Как на разговоры? - И Федор удивленно переглянулся со Стольниковым и Степаном.
- А так, на разговоры, - повторил Лбов. - Я понимаю - оружие покупать, бомбы; ты скажи, чтобы больше бомб привозили, беда как люблю бомбы - на это я понимаю, а что зря языками трепаться. Да скажи, чтобы к маузеру мне патронов привезли, - добавил он, опять срываясь на прежнюю мысль, - побольше патронов, мне очень нужны хорошие патроны. - Потом он помолчал и, точно принимая окончательно какое-то решение, добавил: - И хорошие ребята тоже нужны. Только такие, которым бы на все наплевать.
- Как наплевать? - не понял его Федор.
- А так, в смысле жизни.
Вскипятили чай, а за чаем много говорили. Лбов оживился, его темные глубокие глаза заблестели и, крепко сжимая руку петербургского товарища, он сказал:
- Так пусть приезжают, пусть обязательно приезжают, мы тогда такое, такое устроим, что они дрожать будут, собаки.
Потом сел на лавку и спросил:
- У тебя книжки с собой нет?
- Есть, - и Федор подал ему. - На, читай пока.
- Я не могу сам, - резко ответил Лбов и с досадой сжал губы. - Учиться не у кого было, - добавил он зло.
Он не любил, когда ему приходилось вспоминать о своей безграмотности. Это было его больное место.
- Я прочитаю, давай слушай, ребята! - и Степан взял книгу.
Огонек лампы тускло дрожал в задавленной лесом, в заметенной снегом землянке. И три бородатых человека молча слушали четвертого, и из маленькой затрепанной книжки выпадали горячие готовые слова, выбегали горячими ручейками расплавленных строчек и жгли наморщенные лбы пропащих голов.
- Читай, читай, - изредка говорил Лбов, когда Степан останавливался, чтобы передохнуть, - начинай опять с прежней строчки.
- "...теперешнее правительство само порождает людей, которые в силу необходимости должны переступить закон. И правительство, с неслыханной жестокостью, плетьми и нагайками пытается взнуздать этих людей и тем самым еще больше ожесточает их и заставляет их решиться: или погибнуть, или попытаться разбить существующий строй..."
- Это про нас, - перебил Лбов, - это написано как раз про нас, которые жили, работали и которым некуда теперь идти. Для которых все дороги, кроме как в тюрьму, заперты до тех пор, пока будут эти самые тюрьмы. Давеча вот ты читал что-то насчет цены...
- Ценности, - поправил Федор.
- Насчет ценности. Это лишнее. А вот про это, про что ты читал, писать надо. И потом, достань мне, милый друг, где-нибудь книжку, в которой написано, как самому делать бомбы.
- Хорошо, я пришлю, - сказал питерец и с удивлением посмотрел на Лбова: сколько в нем энергии, неорганизованной воли и ненависти.
И питерский товарищ подумал, что хорошо бы частицу этой глубокой, сырой ненависти вселить в умы рабочих столицы; тех, которые, сдавленные жандармскими аксельбантами после проигранного восстания, начинают опускать головы и падать духом.
Они долго еще говорили.
В эту снежную, темную ночь долго трепыхался огонек в маленьком окошке лесной землянки, и в эту ночь выросла из сугробов заброшенная землянка, выросла и бросила вызов городу, застывшему над берегом Камы.