- В огонь не надо, - остановил ее порыв господин Вернон. - И в воду тоже. Просто живи.
И подставил щеку для поцелуя.
- А в губы можно? - Глаша, не дожидаясь согласия, прильнула к губам колдуна.
- Э, так не пойдет! - возмутилась Надя, вроде как в шутку оттолкнула новоявленную красавицу, но Роману почудилось - нешуточная вовсе ревность ожгла сердце его львицы.
- Да ладно тебе! - засмеялась Глаша. - Я же просто так - радуюсь! Теперь я перед Романом Верноном в неоплатном долгу.
- Смотри, Глаша, глупостей новых не делай! - предупредил колдун.
- Да ладно тебе! Я теперь счастливой буду! Самой счастливой, вот увидишь! - И она, подпрыгивая от радости, понеслась к домику для гостей.
- Платьев наделай! - крикнул ей вслед Роман.
- Каких? - Глаша остановилась так неожиданно, что едва сумела сохранить равновесие. А то бы грохнулась в воду - и прощай Романова работа.
- А каких захочется. Ведь это - Беловодье!
Вода в озере бурлила и выплескивалась на дорожки. Фонтанчики поднимались там и здесь. Все играло. Будто там в глубине кто-то резвился и радовался.
Роман повернулся к Наде.
Красавица смотрела на него мрачно: взгляд исподлобья не сулил ничего хорошего.
- Ты и меня воскресил, как ее! - заявила Надя без тени сомнения.
- С чего ты взяла?
- Я помню серую хмарь. Пустоту. Ничто. Ощущение, что просыпаешься и не можешь проснуться. И однообразные сны. Сны, в которых я умираю. А потом сижу в клетке и не могу выйти. Да, я умерла. А теперь жива. И ты нарочно показал мне Глашино воскрешение, чтобы я это поняла. - Говоря это, она все повышала и повышала тон. Теперь она уже почти захлебывалась воздухом. - Чтобы чувствовала себя обязанной, чтобы благодарила тебя и кланялась в ножки. Так?
- Так. Но не совсем. Я не благодарности искал...
- Самовлюбленный подленький колдунишка! - Взглядом она готова была испепелить. К счастью, подобного дара ожерелье в ней не открыло.
- А что было делать?! - Роман не оправдывался, наоборот, нападал. - Ты вновь готова была броситься в объятия своему Гамаюнову. Хотя прежде обещала его забыть. А тут вновь: ах, создатель Беловодья, ах, учитель! А до того клялась уйти от него, если я тебя спасу.
Надя молчала. Но лицо ее становилось с каждой фразой Романа все холоднее, все надменнее.
- Он - никто нынче. У него больше нет ожерелья, - мстительно сказал Роман, чувствуя, что вновь ее теряет.
- Беловодье - его ожерелье!
- На это ожерелье претендует Сазонов. Выходит, если Сазонов одолеет, ты кинешься на шею ему?
- Сазонов погиб.
- Это вы так думали. Но он здесь. И едва не захватил все.
- Я никому не позволю себя оскорблять. Ни тебе, ни... - Она запнулась.
"Гамаюнову", - мысленно продолжил за нее колдун.
Она неожиданно отступила.
- Роман... я была счастлива несколько минут назад. А теперь я тебя ненавижу. - У нее задрожали губы.
- За что?
- И он еще спрашивает! Ты загоняешь меня в клетку! В угол клетки!
- Нет, я пытаюсь открыть тебе глаза. Не понимаю даже, почему ты его любишь? Вообразила, что он творец, гений! - Роман театрально вскинул руки. Потом резанул ладонью, будто хотел оборвать невидимую нить. - Но нет, нет... Он всего лишь тиран. А ты - надменная, дерзкая львица, на которую он надел ошейник. И ты не можешь этот ошейник сдернуть. Ожерелье - ошейник, который Гамаюнов тебе милостиво подарил... - Роман вспомнил, как создавал ожерелье для Юла. Тогда он коснулся губами неотвердевшей нити и навсегда установил связь со своим птенцом. Но то была возможность слышать мальчишку на расстоянии так, как никого на свете Роман больше слышать не мог. Чуть больше слюны, растворенной в воде, чуть больше власти, и ученик уже не ученик, а раб, он не просто слышит тебя, ты ему приказываешь. - Иван Кириллович управляет тобой через ожерелье!
- Нет! - Надя отвернулась.
- Да, дорогая, да. Объясни иначе, почему ты не можешь от него уйти? Жалость гложет? Признательность удерживает? Нет и нет. Ты не из таких. Из жалости ты не останешься рядом ни на минуту. Ты не умеешь утешать, зато умеешь причинять боль.
- Так зачем же ты меня добиваешься? Хочешь, чтобы я тебя немного помучила? - Прежний дерзкий тон вновь к ней вернулся.
Колдун улыбнулся: ну, так-то лучше. - Я не ищу утешения. А вот Гамаюнову нужна подпорка, костыль. Без тебя он ничто. - Роман знал, что ей сейчас больно, и сознательно бил по больному. - Ты - его раба. Он сначала одарил тебя ожерельем, потом затащил в койку, потом - сделал женой... А ты шла на поводке и бесилась от ярости. Неволю свою принимала за любовь. Ты ведь даже забеременеть от него не могла: так все внутри тебя восставало. Твоя суть - на его. И твоя колдовская сила убивала всякий раз дитя, едва жизнь зарождалась. Так ведь?..
- Роман, прекрати! Или я тебя задушу!
- Как глупо - душить человека, который хочет тебе помочь! И потом, задушить меня тебе не хватит силы. Чисто физической силы, даже если я не пущу в ход колдовство. Или хочешь попробовать?
Она бросилась к нему и схватила за шею. В тот же миг его ожерелье стало вибрировать. И ее-он видел это - вибрировала в, такт. Он тоже положил ей ладони на шею, вслушиваясь в биение водной нити.
- Почему же ты не душишь? - спросил, приближая свои губы к ее губам. Я жду.
Она закрыла глаза и судорожно вздохнула.
- Баз сказал?
- Нет. Я догадался, милая. Моя мать так ограждала себя от материнства, а я появился на свет случайно, когда она решила, что больше не может забеременеть, и забыла ненавидеть.
- Пошли к старику! - Надя сняла ладони Романа со своей шеи. Сняла, но не отпустила, напротив, изо всей силы стиснула пальцы. - Пойдем и спросим его напрямик - правду ли ты говоришь?
- Да если бы и правда, что с того, Наденька? Ведь на самом деле человек отличить не может - околдован он или сам по себе влюбился. И та любовь зла, и эта боль причиняет. И обе они томят, заставляя сердце замирать. А без любви человек несчастным становится.
Гамаюнов всякий раз был иной. То надменный, то по-стариковски брюзгливый. Сейчас он притворялся наивным, и это было неприятно.
- Отпусти меня, - сказала Надя. Но ни капли просительности в голосе. Она вообще не умела унижаться.
- Не могу, -покачал головой Иван Кириллович. - Старость - она ведь на самом деле злая.
- Дед Севастьян не был злым, - заметил. Роман.