Свои "странности" у другой героини Инсбрука-Лидии Скобликовой. Как-то она поведала журналистам, что после забегов обязательно заворачивает коньки в свежую газету. А победоносно закончив Олимпиаду, Лидия отколола коньком кусочек льда от беговой дорожки и тайком… проглотила его. На счастье! Лед-то был "счастливый"…
Спортсмена перед боем можно сравнить с тонко настроенным музыкальным инструментом. Даже неосторожно оброненное слово (равно как и упомянутые мелочи) способно расслабить или перетянуть его "струны". Вот почему отношение к спортсмену должно быть предельно тактичным и доброжелательным.
Партнеру Белоусовой в парном катании на льду Олегу Протопопову один знакомый дал перед началом выступлений следующий совет:
– Забудьте, что вы на огромном стадионе. Не думайте об успехе, о возможной неудаче. Заботьтесь лишь о красоте и верности движений, катайтесь для себя.
Полезный и добрый совет. Давно известно, если будешь думать, что за тобой следят сотни людей, уже с первых шагов начнешь нервничать, допускать ошибки. Если к тому же какой-нибудь ретивый ортодокс напомнит тебе об ответственности, совсем плохо дело.
Однажды в Будапеште мы наблюдали матч женской сборной команды СССР по баскетболу на первенство Европы. На первых минутах игры мяч буквально вываливался из рук наших девушек. Явно кто-то из досужих руководителей постарался провести неуместную беседу перед матчем! Только во втором тайме девчата оправились и победили, ликвидировав огромный разрыв в счете.
Действенность советов и указаний перед началом соревнования зависит от опыта тренера, настроения команды, характера отдельных спортсменов. Если у кого-либо из участников еще хромает дисциплина, он не серьезен, "не выкладывается" полностью в момент сражения, такого невредно и подтянуть, напомнить об ответственности. Ну, а вот к тем, кто уже предельно мобилизован, кто идет на шахматный бой, как на бой за жизнь, нужно относиться бережно. Лучше всего в предстартовые минуты снять излишнее напряжение, "разрядить" спортсмена ободряющей шуткой.
Однажды в командном первенстве мира среди студентов четырем молодым мастерам предстоял матч, решавший судьбу чемпионских медалей. Мы собрались утром в день тура в моем номере гостиницы. Испытующе глядели на меня молодые подопечные. Чего они ждали, каких слов? О важности .встречи, о том, что "за нами следят двести миллионов"? Чувствовалось, что нервы у ребят натянуты донельзя, что немало часов провели они в размышлении о судьбе предстоящего состязания.
– Вот что, старики, – обратился я к команде. – Играйте сегодня, как хотите. Можете делать ничьи, можете и проигрывать. Неважно!
Четыре пары глаз в изумлении уставились на меня. Вот так обращение! Ничего подобного никто явно не ждал. Ведь этим заявлением и брал на себя всю ответственность за возможную неудачу.
– Как это понимать, Александр Александрович?
– Вот так и понимайте. Играйте легко, свободно. Что получится, то получится!
Но я-то знал, что получится, если такие парни будут играть легко и свободно! Мастерство их было мне известно, и требовалось одно – раскрепощение нервной системы.
Вскоре улыбки засветились на молодых лицах, посыпались привычные шутки…
Нужно ли говорить, что в этот день наша команда одержала блестящую победу и завоевала звание чемпиона мира среди студентов!
…"Классики" турнирной подготовки давно выработали нормы поведения гроссмейстера в течение всего турнира. Абсолютная спортивность, строжайший режим и максимальное отрешение от окружающей обстановки. Читатель, вероятно, помнит, что Михаил Ботвинник, научивший' нас всех правилам режима, даже гуляет по одному и тому же испытанному маршруту там, где обеспечен абсолютный покой. Не дай вам бог заговорить с Ботвинником, когда он мерно шагает к турнирному помещению. Учтите: он "доставляет" сам себя к месту игры. И разве трудно понять желание шахматиста чувствовать себя в такой момент возможно уютнее! Отсюда проистекает и стремление носить костюм, в котором ты вчера победил, писать карандашом, которым ты записывал выигранные партии. Ну, а если по тем или иным причинам все же придется сменить костюм, уверяю вас, гроссмейстер только из-за этого партию не проиграет!
Еще один "каприз" гроссмейстеров – желание иметь в турнирном зале, где-то неподалеку от себя близкого человека. Жена Алехина во время игры сидела рядом с ним, жена Ласкера всегда находилась за сценой зала с неизменным вязанием в руках.
Как отмечалось в первой главе, шахматное состязание в наши дни стало таким трудным, что большие мастера готовятся к турнирам совместно с напарником-тренером. Чаще всего это опытный шахматист, друг, щедро делящийся своими знаниями. От тренера требуется огромный такт, умение поддержать своего любимца особым, лишь ему одному понятным словом, жестом, советом. При этом виды помощи могут быть самые неожиданные. Опасно тут лишь одно – стандарт, следование формальным условностям.
На межзональный турнир 1955 года, происходивший в Гетеборге, поехали шесть советских шахматистов вместе с тренерами. Я был руководителем делегации. Состязание началось нормально: с первых же дней пятеро из шести наших участников показывали хорошие результаты. Но вот у шестого игра никак не клеилась. Он неуверенно разыгрывал дебюты, допускал стратегические погрешности, просчитывался а тактике, порой просто "зевал" пешки. Это всех крайне удивляло, ведь неудачником был не кто иной, как чемпион СССР Ефим Геллер.
Что было делать? Вместе с тренером Геллера Игорем Бондаревским мы прибегли к эффективным мерам. Пробовали "прогуливать" одесского гроссмейстера по роскошным садикам и парку Гетеборга, совсем рано укладывали его спать. Ничего не помогало! Геллер шел где-то в конце турнирной таблицы. Было ясно, что при такой игре одессит не попадет в призовую девятку – в число тех, кто получает право играть в следующем турнире претендентов.
И вдруг нас осенила невероятная идея. В один из игровых дней, сразу же после обеда, я подошел к Геллеру.
– Ефим, хочешь сыграть в преферанс? – предложил я гроссмейстеру, любящему отдать часть своего досуга этой игре, чем-то напоминающей шахматы.
– Когда? – автоматически спросил Ефим.
– Сейчас.
Нужно было видеть взгляд Геллера в ту минуту. В день тура играть в преферанс! За три часа до начала партии – пулька! Уж не свихнулся ли руководитель?
Но меня поддержал Бондаревский.
– А что делать-то? – развел руками Игорь. – Разве тебе не надоело шататься по улицам?
Два настойчивых человека легко уговорили Геллера. Мы кончили пульку за полчаса до начала тура. Едва успев умыться и переодеться, Геллер поспешил в турнирное помещение. Вскоре туда пришли и мы с Бондаревским. Как играл эту партию Геллер! Его маневры были точны, атака неотразима. Давно уже не пробовавший шахматной "крови" одесский тигр буквально растерзал своего противника!
На следующий день после обеда мы мирно о чем– то беседовали с Бондаревским. Не уходил из ресторана и Геллер. Он изредка бросал на нас вопросительные взгляды. Но мы ничего "не замечали" и продолжали увлеченно разговаривать. Наконец Геллер не выдержал.
– Сыграем сегодня? – тихо спросил он, подойдя к нам.
Мы с сомнением повели плечами – не повредит ли? Одессит с жаром принялся доказывать нам необходимость новой пульки. В конце концов мы повторили своеобразную подготовку к очередному туру, и вечером Геллер вновь был "на коне". Еще через день в пульку запросился Пауль Керес, и к полуночи гроссмейстеры принесли в отель два очка. Людская "неблагодарность" известна: когда я на следующий день где– то задержался и пришел к обеду с опозданием, за одним из столиков шло сражение в преферанс. Без меня! Правда, не пришлось долго обижаться на изменившую мне троицу, так как и в этом случае "смертоносное оружие" подействовало: опять оба участника добыли по очку.
"Так что же вы предлагаете: сидеть в душной комнате и играть перед началом тура в карты? – спросят меня. – Вы же противоречите сами себе: только что вы говорили о том, что шахматист должен беречь каждую крупицу нервных и физических сил".
Конечно, предпринятая нами мера была крайней, но, как исключение, единственно правильной. Ее подсказал нам с Бондаревским большой собственный опыт турнирных боев. Геллер в тот момент переживал мучительный период неуверенности в собственных силах, В такие мгновения кажется, что ты и играть-то совсем не умеешь. Над каждым передвижением фигуры или пешки думаешь по полчаса и… делаешь самый плохой ход. "Не в форме", – пишут про тебя в газетных отчетах. Подобное явление, причиной которого является психологический срыв, не редкость и в других видах спорта, да, пожалуй, и в жизни. Любой врач-психиатр скажет вам, что неуверенность в себе, в своих возможностях часто наблюдается у одаренных людей с тонкой психикой, нервным, возбудимым характером.
Геллер перед каждой встречей терзался сомнениями: "Неужто опять сегодня проиграю? Неужто опять – в который раз! – допущу просчет? А ведь мои шансы уже минимальны…"
Когда человек так себя растравляет, добра не жди. И мы попытались избавить Геллера от этих предбитвенных переживаний. А нельзя ли было отвлечь его от тяжких дум, не прибегая к несколько сомнительному способу? Я твердо отвечаю – нельзя! Ибо хорошо знаю по личному опыту, что нет такой силы убеждения, уговора, которая могла бы выбить у шахматиста мучительные мысли о предстоящей партии. В одном из чемпионатов страны я имел отложенную партию с гроссмейстером Смысловым. Был свободный день, и чтобы отвлечься и отдохнуть, я пошел в Малый театр на спектакль "Иван Грозный". В тот момент, когда великолепные артисты играли сцену убийства жены Грозного и зал замирал от волнения, я был занят своим делом – обдумывал, как лучше перевести коня в отложенной позиции с c4 на g6.
Занятый шахматными проблемами мозг может отвлечь только увлекательный расчет в какой-либо иной, более легкой области. В истории с Геллером этой цели лучше всего служил преферанс, в другом случае верным окажется и другой метод. Пусть не поймет меня читатель так, что я рекомендую именно преферанс в качестве патентованного отвлекающего средства. Моя цель одна: доказать, что в критической ситуации тренер обязан быть смелым, изобретательным и гибким. Его не должны останавливать даже самые крайние меры, если они пойдут на пользу воспитаннику.
Остается добавить: мы удачно "подтолкнули" Геллера. Вскоре он вышел в лидеры и стал участником турнира претендентов.
До сих пор мы вели разговор о состязаниях индивидуальных, однако настроение, подъем играют, пожалуй, еще большую роль, когда соревнуются коллективы. Часто маленький, незаметный толчок, форменный пустяк могут вдруг резко изменить настроение команды, снять с нее оцепенение или паническое чувство общей неуверенности. Если отдельный шахматист во время турнира – это сложный индивидуум с туго натянутыми нервами, то, естественно, не менее возбужденным и восприимчивым порой предстает и целый коллектив гроссмейстеров.
В 1952 году шахматная команда СССР впервые приняла участие в командном первенстве мира, так называемой Олимпиаде, или еще – "турнире наций". Шесть наших гроссмейстеров приехали в Хельсинки, чтобы бороться за золотые медали и переходящий кубок Гамильтона – Расселя. Каждый из шести в те годы представлял значительную силу, и в победе нашей команды не сомневались ни дома, ни в какой-либо другой стране.
Однако, выступая впервые в подобном состязании, мы допустили несколько ошибок. Например, неверно назначили капитана. Им был избран один из участников, входивших в "рабочую" шестерку, а именно – автор этих строк. Административных забот у капитана оказалось сверх головы, и вскоре мы убедились, что невозможно сочетать представительско – организационную деятельность с участием в состязании. В итоге меня попросту освободили от игры в финальной части Олимпиады.
Оставалось пятеро, а играть они должны были каждый день утром и вечером. Сражение шло на четырех досках, и один гроссмейстер отдыхал, но все же нагрузка была значительной" К тому же "застопорило" у лидера команды – Пауля Кереса. Играл он в Олимпиаде крайне неудачно, и это заметно отражалось на общих результатах. Когда же остается ровно четыре игрока на четыре доски, нелегко ежедневно укомплектовывать лучший состав. Это было тем более непросто, что и другие наши прославленные шахматные асы выступали в Хельсинки не в лучшей своей форме. Только один Василий Смыслов неизменно громил противников. Но "один на Олимпиаде не воин", и туров за шесть до конца команда оказалась в довольно плачевном состоянии. Мы не только не оторвались от главных конкурентов – команды югославов, – но нас грозили перегнать еще и аргентинцы.
Хорошенькое положение: приехали шесть гроссмейстеров и не могут взять первого места. Срам один! Уж чего-чего мы не делали, чтобы как-то нормализовать команду, вселить в нее уверенность. И рыбу ездили ловить в залив, и в теннис играли, и в пинг-понг. Но все так же беспомощен был обычно грозный Керес, нервничал и допускал промахи Геллер, даже надежный шахматный боец Бронштейн и тот иногда попадал в критические положения. Спокойным и невозмутимым оставался Болеславский, но и его чаще всего хватало лишь на ничьи. А они помогали как мертвому припарки!
Разумеется, руководители делегации ночей не спали, изыскивая способ как-то сплотить команду, вернуть присущую ей уверенность. Однажды во время мучительной бессонницы я просматривал спортивную газету и наткнулся на любопытную статью. В ней описывалось, с каким успехом выступала в футбольном чемпионате своей страны французская команда. Как никогда прежде, она одерживала победу за победой, и звание чемпиона ей было почти обеспечено. Газета восхищалась мастерством, а главное – невиданной боевитостью игроков.
Тут же отмечалось, что состав выходящей на поле команды необычен. Кроме одиннадцати игроков, перед аплодирующими и свистящими зрителями постоянно появлялся еще и "двенадцатый" – маленький темно-шерстный кабанчик. Вратарь привязывал его к задней штанге ворот, и животное паслось там в течение всего тайма. При смене ворот менял пастбище и кабаненок.
Команда боготворила своего визгливого друга, потому что он неизменно приносил счастье. "Когда Пегги с нами, нам никто не страшен", – заявляли и нападающие и защитники. И действительно, бомбардиры без промаха били по воротам, защитники сдерживали любой порыв неприятельских форвардов. Из города в город путешествовала команда, и всегда вместе с ней кочевал хрюкающий талисман…
А что, если попытаться найти такого "кабаненка" для своей команды?! Нет, конечно, не в буквальном смысле! Просто придумать бы нечто такое, что хоть на секунду вывело бы моих коллег из "коллективного транса". Но что?
Наутро я умышленно опоздал к завтраку. Когда я появился в ресторане отеля, гроссмейстеры уставились на меня в удивлении: так ошеломил их мой утренний наряд. В Хельсинки я привез с собой новый костюм ярко-голубого цвета, купленный потехи ради в Венеции. В будничные дни носить его было не совсем удобно: даже финны, привыкшие к ярким расцветкам одежд туристов, и те останавливались на месте, завидев мой костюм. Пожалуй, в солнечный полдень большого праздника еще можно появиться в таком наряде, но в обычный день!
Именно в этом-то костюме я и решил стать… "кабанчиком" для команды. Своеобразие моего одеяния еще больше подчеркивали крахмальная сорочка и светло-серый галстук.
– Куда это ты вырядился? – пережевывая яичницу, с нескрываемым раздражением спросил меня руководитель.