- Ты чего плачешь, - спросил косматый Дануш.
- Матушка моя, - сказал мальчик, - послала меня к знахарке и дала мне тридцать единорогов, я заблудился и хотел напиться, и вот - уронил кошелек в колодец.
Мальчишка, ясное дело, был из богатой семьи, - зашел не туда, и не видал никогда плоских колодцев.
"Достану-ка я этот кошелек, - подумал Дануш, - и отниму у него деньги".
Дануш Моховик снял штаны и куртку, положил на них корзинку с документами и полез в колодец. Он шарил в колодце довольно долго и наконец закричал:
- Не нахожу я твоего кошелька!
Ни звука в ответ.
Дануш Моховик повозился еще немного и вылез из колодца.
Мальчишки нигде не было. Штанов, куртки и корзинки с документами тоже нигде не было!
Ровно в три часа дня судья Радани из десятой управы, известный ворам и лавочникам просто как Десятый Судья, и его помощник Нан, явились к воротам Небесного Дворца. Там они покинули повозку, и пошли пешком, как и полагается всем чиновникам, не имеющим высшего ранга. Идти было далеко, и десятый судья, человек пожилой и шарообразный, весь вспотел.
Господин Нарай сидел в своем дворцовом кабинете, окруженный чиновниками и указами. Это был сухопарый чиновник в платье синего цвета, расшитом павлинами и павами, с желтоватыми глазами и редкими волосами, и было видно, что Бог меньше старался над его лицом, чем портной - над его платьем.
Подчиненным своим Нарай внушал трепет. Однажды мелкий чиновник заснул над указом. Чиновник проснулся, когда Нарай потряс его за плечо, и тут же умер от ужаса. Господин Шия, любимый помощник Нарая, угодил ему тем, что однажды Нарай отдал ему документ и забыл, а через три месяца вспомнил, - и тут же Шия вынул документ из папки. Господин Нарай был так бережлив, что единственной серьезной статьей расходов в доме были розги для слуг. Он держал перед кабинетом священных кур и всегда говорил: "Чиновник должен печься о бедняках, как курица о цыплятах." Все мысли господина Нарая были направлены на благо государства и на искоренение зла. Господин Нарай говорил, что чиновники - это как кулак, полный мух: только разожми кулак, улетят; и ему не нравилось, что люди все разные, как носки на неряхе. За последние два месяца Нарай поднимался во мнении государя все выше и выше, и дело дошло уже до того, что инспекторы, посланные по провинциям, возвращались в столицу с поддельными документами и в чужом платье, из боязни выставленных Нараем застав, на которых отнимали подарки.
Нан и старый судья совершили перед любимцем государя восьмичленный поклон. Нарай посмотрел на чиновников и спросил:
- Вам известно, зачем я вас позвал, господин Нан?
- Отчет, который я составил, был полон ошибок.
- Каких? - спросил Нарай.
- Я не вижу в нем ошибок. Если бы я их видел, я бы их не сделал.
Приближенные всплеснули рукавами от такой наглости. Нарай пристально смотрел на молодого чиновника, почтительно склонившегося в поклоне.
- С некоторых пор, - сказал Нарай, - судья десятого округа стал предлагать мне отчеты, отличающиеся глубиной мысли и верностью суждений, и упорно выдавал их за свои, хотя я его два раза поймал на том, что он даже не помнит примеров мудрости, упомянутых в отчетах. Тогда я перестал хвалить отчеты, и жестоко разругал последний за допущенные ошибки, - он отперся от авторства и назвал ваше имя.
Нарай поднялся из-за стола. Чиновники и секретари замерли.
- Вы не сделали никаких ошибок, господин Нан.
Любимец государя внезапно повернулся и, взвизгнув, ткнул в судью пальцем:
- А вы? Могу ли я поверить, что судья, который присваивает себе отчеты подчиненных, удержится от того, чтобы не присвоить добро подсудимых?
Судья повалился в ноги сановнику. Свита Нарая одобрительно кивала головами.
Старик оборотился к статуе Бужвы, высоко поднял руки и воскликнул:
- О Бужва! Кому справедливей быть судьей десятого округа, - тому, кто распоряжается делами на словах или тому, кто распоряжается на деле?
Свита стала кивать в том смысле, что тому, кто на деле, конечно, справедливей.
Господин Нарай приказал принести черепаховый реестр, вычеркнул имя господина Радани из листа назначений начальников столицы и вписал туда имя господина Нана, и ударил в медную тарелочку.
- Следующий!
За дверьми кабинета для меньших аудиенций, белыми с зеленым дверьми, изукрашенными вставшими на хвосты змеями, господин Радани сел кочаном на мраморный пол и принялся плакать.
Господин Нан отошел к балюстраде и стал, не отрываясь, смотреть на маленький сад под ногами, где в розовом озерце плавало коротконогое заходящее солнце. Он прижался щекой к колонне и почувствовал, что, весь с головы до ног, в липком и холодном поту. Вокруг него уже теснились с поздравлениями. "Великий Вей, - думал Нан, что же теперь?..." Он никогда бы не решился явиться утром к Андарзу, если бы вечером ему не предстоял разнос у Нарая. А теперь что? Если теперь унести ноги от Андарза, мечтатель и поэт оскорбится до невозможности, и, разумеется, выпросит у императора голову Нана или хоть клок волос с головы, - большого указа ему уже не выпросить, а такую мелочь как раз уважат, в виде утешения... Если отвернуться от Нарая, тот не простит, что человек, которого он из таракана сделал судьей, от него отвернулся. Отпасть от обоих нельзя, состоять в партии обоих, - это даже не сидеть на двух стульях, это висеть на двух крюках...
Но все-таки Нан был польщен, безмерно польщен: мыслимо ли это прочесть доклад и назначить человека на должность на основании, так сказать, "черных строк и белой бумаги", без просьбы семьи, без компрометирующей бумаги в сейфе? Только господин Нарай из нынешних чиновников ойкумены способен на это.
И тут что-то кольнуло Нана: он подумал, что Андарз никогда не станет читать отчет, и чем усердней будет отчет, тем больше Андарз будет над отчетом смеяться..." А Радани-то, Радани, - вдруг промелькнуло в мозгу, неудобно, вон как рыдает... Хоть бы кто подушку подложил."
И, верно, не одному Нану пришла в голову эта мысль: кто-то уже спешил из верхних покоев с подушечкой, вышитой мелкими гусями, кто-то уже приподнимал бывшего судью.
Когда, спустя несколько дней, старого судью арестовали, все сошлись на том, что господин Нан повел себя необыкновенно благородно: предоставил жене судьи казенный дом при управе, сам ютился в скромном жилище, а впоследствии отыскал для несчастной семьи беленый домик на окраине.
В тот самый час, когда справедливый чиновник Нарай разоблачил бесчестного судью, присваивавшего отчеты подчиненного, и когда бесчестный судья плакал на атласной подушечке, Шаваш явился в харчевню "Красная тыква", упомянутой косматым красильщиком как место его невстречи с покойным. "Красная тыква" называлась так потому, что весь потолок в харчевне был застлан красным шелком, на котором имелась красивая надпись: "красное небо счастья". С потолка свисали цветочные шары. Из дверей, раздвинутых в сад, доносился запах цветов и журчанье фонтана. "Красная тыква" была заведением не из самых почетных, а так: для средних чиновников и для людей, подозреваемых в богатстве. Бывали там и знатные воры, и главари шаек, но не для кутежей, а для переговоров. В заведении было много денег и мало драк.
Из-за раннего еще часа харчевня была пуста. Хозяин сидел за столиком в углу и играл с приказчиком в резаный квадрат. Шаваш подошел к хозяину и сказал:
- Мой господин сегодня не сможет отужинать у вас. Он, однако, просил снарядить со мной корзинку - все, как позавчера.
И Шаваш раскрыл потную лапку с денежкой.
Хозяин взял денежку и снарядил корзинку. Он положил в корзинку холодную маринованную утку, отборных фруктов и зелени, костистую рыбу пузанку, сверкнувшую на солнце алмазным срезом и наструганную завитками баранину, положил рыбу-тетушку и белобрысого осетра, и маринованную медузу, и множество всяких закусок в коробочках. А сверху всего этого он утвердил короб со сластями, кувшин пальмового вина и кувшин того вина, которое делают из ананасов на юге: ананасы варят и процеживают, а потом добавляют немного мяты и мед, и сосновую смолу, и держат все это в бочке, пока вино не станет цвета темного янтаря.
- А что, - сказал Шаваш, - случилось после того, как мой господин ушел отсюда позавчера?
Хозяин, закусив губу, взглянул на мальчишку. Мальчишка был, конечно, "мизинчик" из шайки: воображает, что каждый знает его господина! Однако и спрашивать неудобно: он скажет главному вору, а тот обидится.
- А когда он ушел, - спросил хозяин, - до драки или после?
- В самом начале, - сказал Шаваш.
- Ну, - сказал хозяин, - ведь сначала все было довольно мирно. Красильщик подсел к нему и стал есть из второго прибора. Ахсай-то вел себя рассудительно, а красильщик полез ему в рожу и стал кричать о разводе. Чиновник все хотел от него отвязаться, но потом, когда красильщик бросил в него кувшин, схватился за лавку: тут мы их, конечно, разняли, и чиновник убежал. Так что напрасно ваш господин боится из-за этого приходить: ничего такого не было.
- Да, - сказал Шаваш, - но чиновника-то ночью убили.
Хозяин хлопнул себя по шее от ужаса.
Шаваш взял корзинку и пошел через сад к выходу. У черного столика стоял человек в зеленой косынке привратника, по виду варвар с юга, и подстригал куст.
- Это здесь они дрались? - спросил Шаваш.