- Можно и так...
Ванвейлен вернулся на корабль пьяный в стельку и донельзя веселый. Бредшо на корабле еще не было.
А Бредшо в это время сидел в развалинах Мертвого Города, вдали от праздника живых. Неподалеку от него в небе торчал острый клюв Золотой Горы, и звезды рассыпались по небу, как серебряная пыль, поднятая колесом луны, и ни одна из небесных звезд не украсилась ярче от праздника живых.
Дырка, из которой Бредшо вылез наружу, темнела совсем неподалеку, Бредшо прополз и прошел под землей не меньше десятка километров. Хитрые ходы, проложенные Арфаррой, смыкались со старой, полуобвалившейся подземной системой орошения. Подземные каналы и срубы простирались от Драчливой Горы до самой гавани, весь город стоял как на губке, и если Арфарра, как бывший чиновник империи, имел при себе карты этой системы, заброшенной совершенно и населенной одними упырями и мертвецами, - то он располагал великолепным know-how для производства чудес, к которым был, по-видимому, неравнодушен.
Бредшо был смущен и напуган поведением Ванвейлена, - того самого Ванвейлена, который был таким противником битв с драконами и прочего вмешательства во внутренние дела... "Ведь Ванвейлену плевать на то, что хорошо и что плохо, - думал Бредшо. - Ведь он за себя обиделся, а не за здешний народ. Он приплыл сюда с тонной золота и думал, что за золото ему будет почет и уважение, а на него за это самое золото смотрят, как на вошь. И вот людей, которые смотрят на золотовладельца как на вошь, Ванвейлен не может вынести. Он ведь видит не дальше своего носа... Он за что на меня взъелся: за то, что ему не доплатили за перевоз. А то, что если бы нас накрыли с оружием, меня бы поставили к стенке, а его бы отпустили, как неосведомленного, это его не колышет. Ему кажется: он платит пятнадцать процентов со сверхдальних рейсов, и если бы не расходы на содержание спецслужб, он бы платил четырнадцать с половиной. А что при этом галактика бы провоняла террористами и диктаторами, ему до этого дела нет... Досада сделала торговца храбрым...
Храм Виноградного Лу был заброшен, а сам Лу выродился, рос вокруг в диком виде и крошил колонны.
Марбод Кукушонок, сидел скорчившись на алтарном камне и упершись подбородком в рукоятку меча. У ног его плавала в луже луна. Неревен шагнул за порог, курица в мешке за плечами заквохтала.
- Надо быть очень плохим колдуном, - сказал Марбод, поднимаясь, чтобы считать, будто я буду лечить свой меч у соглядатая из вонючей империи.
Неревен попятился. Его подхватили и бросили в лужу, к ногам Кукушонка. Тот встал, носком сапога поддел подбородок послушника, перевернул его на спину.
- Многое можно простить Арфарре, - сказал Марбод, - но одну вещь я ему простить не могу.
Неревен глядел вверх, туда, где вместо купола над храмом было небо, не настоящее, с облачной залой, а видимое, черное, с двумя яркими лунами. Неревен хотел ведь рассказать о встрече учителю, но не посмел: тот заперся с королем... Несомненно, месть Старца в Парчовой Куртке за утреннее святотатство. О боги! Вы толкаете нас на преступление, и сами же за него караете!
- Три месяца назад, - продолжал Марбод, - Арфарра взял замок герцога Нахии, и с тех пор он распускает слухи, которые состоят из двух половинок: он говорит, что это я предал герцога и указал подземный ход в его замок. И еще он говорит, что, вместо того, чтобы пустить сквозь подземный ход воинов, он пустил через него бесов.
Дружинники зашевелились. Многие помнили страшную картину, представшую их глазам в упомянутом замке: люди валялись повсюду с синими лицами и распухшими языками, ни одного живого человека в замке не было, и ни одной колотой раны, - только распухшие языки.
- Так оно и было, - сказал Неревен, - или ты не видел мертвецов?
- Мало ли чего я вижу, - сказал Марбод, - я и сегодня видел, как Арфарра достал мангусту с неба, а на самом деле это был морок и чушь. Не было еще такого случая, чтобы духи передушили шестьсот воинов! Я осмотрел весь замок, и на заднем дворе я увидел телегу, полную черепков. Я подумал-подумал, и узнал телегу, которую за три дня до того видел на подворье Арфарры, - один из моих дружинников еще хотел выпить вина, а монахи накинулись на него и отогнали от телеги. "Что за притча, - подумал я, - отчего это все кувшины разлетелись зараз, да еще так, что иные из черепков валялись на крыше конюшни?" Я стал складывать черепки, и увидел, что дно их помечено красным крестом.
Я лизнул черепок, и, клянусь божьим зобом, стал блевать и чуть не отдал богу душу; и еще кое-кто в тот день умер, из тех, что сдуру поперлись в подземелья замка за сокровищами.
И вот я хочу тебя спросить, что это за духи сидели в кувшинах, потому что мне очень не нравится война, в которой люди воюют с кувшинами. Но если уж оно так случилось, мне приятней, чтобы кувшины воевали на моей стороне.
Неревен, казалось, прилип к полу, как мокрый осенний лист к донышку лужи.
- Я знаю, - продолжал Кукушонок, - что вчера господин Даттам привез в город такие же кувшины с крестом. Ты покажешь мне подземный ход в ваш дьявольский храм и покажешь, где стоят кувшины.
- Зачем?
Марбод коротко хохотнул.
- А вот я выпущу из кувшина бесов и посмотрю, что после этого останется от вашего храма. Ну, так как мне добраться до кувшинов?
- Не скажу, - ответил Неревен.
Марбод осклабился и снова ткнул в подбородок носком сапога.
- Скажешь. Меня называют удачливым воином. Ты думаешь, удачливый воин - тот, кто умеет брать замки? Это тот, кто умеет узнавать у обитателей, куда они дели добро.
Неревен завел глаза вправо. На разожженном костре палили принесенную им курицу, и еще наливался вишневым цветом кинжал. На стене, в пламени костра, прыгал облупившийся виноградный Лу. Голова и тело были еще человеческое, а руки уже пошли листвой с усиками. Художник чувствовал дух времени и орды варваров с юга. Ему полагалось представить рождение виноградной лозы, а он нарисовал гибель человека.
- А твой меч и вправду горазд убивать только женщин, - сказал послушник, - видно, ничего уже его не излечит, раз ты мечтаешь воевать не мечом, а кувшином.
Сзади Белый Эльсил сказал:
- Клянусь божьим зобом! Мальчишка прав - это дело не принесет чести вашему роду.
Марбод осклабился, ударил Неревена в пах красным каблуком, и стал бить - умело и страшно. Чужие пальцы зажали рот, мир вздыбился и погас. Потом чей-то голос в вышине потребовал оставить мальчишку в покое.
Неревен открыл глаза. С проломленного неба спрыгнул человек с мечом в руке. Неревен узнал давешнего чужеземца, Сайласа Бредшо. На нем был суконный кафтан с семью костяными пуговицами.
Марбод повернулся к Эльсилу и сказал:
- Ты был прав, сказав, что я еще раскаюсь, сохранив жизнь этим торговцам! - И, обернувшись к Бредшо: - Две недели назад твой товарищ Ванвейлен оскорбил меня, а сегодня застрелил божью птицу. Ты заплатишь за это сейчас, а Ванвейлен - завтра.
Марбод выхватил меч из трехгранных серебряных ножен и бросился на торговца.
Бредшо поспешно отскочил в сторону, поскользнувшись на курином пере, а меч Марбода просвистел так близко от его груди, что спорол пуговицу с кафтана. Торговец пискнул и отпрыгнул за столб, а меч Марбода снял с кафтана вторую пуговицу. Пуговица запрыгала по плитам, и Марбод сказал:
- Жизни у тебя осталось на пять пуговиц.
Тут торговец, поднырнув наподобие утки, ударил Марбода пяткой в солнечное сплетение. Марбод даже опешил, а торговец заорал, подпрыгнув, и в прыжке обернулся вокруг себя, - и другая его нога чуть не въехала Марбоду в личико. Однако Марбод ногу эту успел захватить и придержать, а сам поддал торговцу коленом в срамную развилку. Торговец заорал и чуть не проломил спиной пол, а Марбод тут же спорол мечом третью пуговицу с его кафтана, и жизни у торговца осталось на четыре пуговицы.
Неревен понял, что торговца все-таки послал не Бужва, потому что Сайлас Бредшо был перед Кукушонком, как уж перед мангустой или недоимщик перед старостой. Видно было, что Кукушонок похваляется перед дружиной, спорет пуговицы - и зарубит.
Тут за стенами храма замелькали факелы, и снаружи закричали:
- Королевская стража!
Кукушонок встряхнулся и ударил по-настоящему. Торговец успел заслониться щитом: меч снес бронзовое навершие и расколол щит, как гнилую дыню. Марбод закричал, и в ответ ему закричала песья морда с рукоятки меча, а бесы и пасти на пластинах панциря подняли оглушительный вой и свист. Неревен взмолился Бужве: Марбод ударил. Меч торговца раскатился цветными кружевами в лунном свете, и разрубил марбодов клинок, как масло. Неревену померещилось, что клинки даже не перекрестились. "Божий суд!" закричали варвары. Как будто боги выясняют грехи в поединках, а не меряют их на весах!
Тут внутрь стали прыгать королевские люди, и впереди Хаммар Кобчик, начальник тайной стражи, и сам король.
Король с порога бросил в Марбода копье: Кукушонок повернулся на пятке, и копье ушло в старый пол, стало раскачиваться и гудеть. Марбод выхватил из-за пояса короткую секиру, но один из королевских стражников бросился на него. Стражник был молодой и неопытный: Кукушонок переложил секиру в правую руку, ударил ей стражника и потянул к себе так, что тот упал на колени.
Кукушонок сказал:
- Экой ленивый! Еще не умер, а уже лечь норовит.
Тут он ударил стражника так, что разрубил шлем и подшлемник, и тот упал и умер, а после него осталось двое маленьких детей и еще две дочери. А Марбод взял секиру стражника и швырнул ею в короля; но Хаммар Кобчик успел подставить щит, и секира снесла у щита верхний правый угол и ударилась о кольчугу так, что серебряные кольца посыпались на землю, но кожаная подкладка выдержала удар.
Тут у Неревена в глазах потемнело, потому что немудрено, что с этой земли исчезли виноград и оливки, если подданный может швыряться секирами в государя. А Марбод Кукушонок подхватил королевское копье за кожаную петлю, уткнул его с разбегу в пол, и, сделав прыжок опоссума, перескочил на проломленную крышу. Там стоял стражник с мечом в руке: Марбод выхватил у него меч, а стражника пихнул внутрь, и тот расшибся насмерть. Это был, однако, человек уже старый, и дети у него были взрослые.
- Мы еще встретимся, Бредшо!
Люди Кречета уходили кто куда. Заморский торговец, тяжело дыша, резал за спиной джутовую веревку, - мог бы и поберечь добротную вещь.