Обед в комнате, обтянутой красными циновками, продолжался. Унесли вторую перемену, третью, и перед гостями в теплых глиняных чашечках задымилась "красная трава", а стол покрылся серебряными корзиночками, наполненными сладостями пяти видов и десяти вкусов.
О претенденте больше не было сказано ни слова, и было видно, что Шимана не очень-то доволен теми словами, что были сказаны.
Шимане принесли какую-то бумажку. Он прочитал ее, пожевал пухлыми губами и сказал:
- Господин Нан! Народ требует суда над теми, кто высосал его кровь и мозг. Я не скрою от вас, что Чареника - мой давний враг, и мне приятно знать, что мои враги - отныне враги народа. У вас есть папка на Чаренику и прочих: почему бы не зачитать ее завтра в соборе?
- Не знаю всех обстоятельств, - осторожно сказал Нан, - может быть, эти документы уже у Арфарры.
Шимана пошевелил свою чашечку.
- Ужасно, - сказал он. У этих, на площади, язык без костей! Станут говорить, что вы, мол, уже договорились с Арфаррой, купили свою жизнь ценой этих бумаг.
- Не думаю, - поспешно сказал начальник парчовых курток Андарз. - Там целая папка касается меня, и если б эти документы были в руках Арфарры, он бы нашел способ зачитать эту папку прямо с трибуны собрания.
Нан молчал. Шимана помахал принесенной бумажкой.
- Шесть часов назад, - сказал он, - в Голубом Зале самозванец Арфарра предложил государю восстановить вас в должности. Негодяй Чареника так и закричал: "Нан и Арфарра сговорились за счет блага народа"!
Нан молчал.
- Все дело упирается в документы, - нетерпеливо сказал еретик. - Что скажут, если вы откажетесь их огласить? Скажут, что вы еще надеетесь на примирение с дворцом!
Внезапно Нан вынул из рукава записку и протянул ее Шимане. Записку ему бросил в толпе какой-то из агентов Арфарры. Арфарра предлагал меняться: Нан отдает сундучок с документами, а взамен получает сына.
Андарз всплеснул руками:
- Какая дрянь! Отдайте ему бумаги!
Шимана внимательно прочитал записку и порвал ее.
Первый министр побледнел от бешенства.
- Вы думаете, - сказал он, - мы достаточно сильны, чтобы уже ссориться?
- Ничего Арфарра с вашим сыном не сделает, - возразил Шимана. В крайнем случае отрежет... чтобы тот не мог быть императором.
Слово, употребленное еретиком, было непозволительно грубым.
- Я думаю, господин Шимана, - сказал Андарз, - что сын Нана и государевой кузины, - единственный, помимо государя, ныне живой отпрыск государева рода, и вам стоит упомянуть об этом на вечернем заседании. А господин Нан за это отдаст бумаги, касающиеся вашего врага Чареники.
На этом и порешили.
Нан и Андарз откланялись и покинули комнату с красными циновками. Шамана остался наедине с писаной красавицей. Он поклонился и сказал:
- Документы - бог с ними, можно повесить Чаренику и без документов. Но вот что важно: чтобы Нан навсегда порвал с этими людьми из дворца и сам добивался их гибели. Кончилось время мира!
- Дурак! - сказала женщина, - народ повесит Чаренику за его преступления, а за какие преступления повесишь ты Арфарру?
- Матушка, - сказал Шимана, - я не понимаю, о чем ты?
- Выборы, выборы, - закудахтала женщина. - А кого выберут-то? В столице, пожалуй, выберут тебя! А в провинции-то выберут Арфарру!
Шимана ужасно побледнел.
- Можно обвинить его... и тут же замолк. Все те соображения касательно всенародных выборов и Арфарры, которые уже представлялись Чаренике, пришли в голову и его заклятому врагу. Но следующие слова писаной красавицы заставили Шиману окаменеть.
- Если Нан будет жить, - сказала она, - то кто-то из вас через три месяца отрежет другому голову! А если он умрет сегодня, то он станет богом-хранителем революции. И если смерть его приписать Арфарре и Киссуру, это и будет то преступление, за которое их можно казнить по суду.
- Матушка, - воскликнул Шимана, - я буду неблагодарной лягушкой, если не отомщу за смерть Нана! У нас хватит мужества дойти до эры истинного добра, даже если придется идти по трупам!
И пошел распорядиться.
Поездка Андарза и Нана к дому первого министра заняла почти час: народ не давал им проходу, осыпая жареным зерном. Министр полиции Андарз заплакал и стал на колени.
- Нан, - сказал он, - вы чувствуете запах свободы?
Нан, по правде говоря, чувствовал лишь запах чеснока.
Нан и Андарз прошли в широкий двор: там, среди ликующего народа, стояло десять сектантов, в красных куртках и с мечами, и впереди них - сын Шиманы, стройный, красивый юноша лет семнадцати. Нан знал его и любил: в отличие от своего отца, тот получил изрядное образование и учился в лучших лицеях.
Юноша опустился на колени перед Наном и произнес:
- Отец сказал: "Пока Арфарра держит его сына во дворце - иди и будь его сыном." Ах, господин министр! Этот колдун Арфарра сделал из бобов и бумаги целое войско наемных убийц и послал их по вашим следам: а вы даже свою охрану оставили в Зале Пятидесяти Полей. Можно мы будем охранять вас?
Андарз и Нан довольно переглянулись. "Все-таки Шимана устыдился, подумал Андарз. - Послал сына, для примирения, почти заложником". Засмеялся, обернулся и спросил Нана:
- Как вы думаете, - примет государь делегацию или нет?
- Думаю, - сказал Нан, - что с ним случится приступ астмы.
- Что ж, усмехнулся Андарз, выпятив губу, он не понимает, что если с ним случится приступ астмы, то через месяц ему отрубят голову?
Нан поглядел на Андарза. Министр полиции, взяточник и казнокрад, был очень хорош сегодня. Его большие серые глаза так и светились, дорогой кафтан был измят и разорван на груди, и на высоком лбу красивого цвета спелого миндаля была повязана красная шелковая косынка. Он совсем не походил на того человека, который, два года назад, прятался в масляном кувшине и плакал в ногах Нана.
- А вы понимаете, - сказал Нан, что если через месяц государю отрубят голову, то через два месяца ее отрубят нам?
- Я думаю, что это совершенно неважно, - ответил Андарз.
Оба чиновника сошли с лошадей и расцеловались на прощание. Солнце билось и сверкало в мраморных плитах двора, челядинцы и красные циновки почтительно щурились в отдалении, и с холма, на котором стоял дворец, в раскрытые ворота виднелись бесчисленные беленые крыши и зелень садов, и пестрая толпа на улицах и площадях.
Андарз вскочил на лошадь и поскакал к своим войскам. Нан долго глядел ему вослед, на солнце, город, народ и небо. Обнял сына Шиманы, засмеялся и сказал:
- А вы правы! Арфарра попытается меня убить, - пошлю-ка я за своей охраной.
Черкнул записку и отослал с одним из секретарей.