Александр Тюрин
посвящается Шахерезаде
ВОЛШЕБНАЯ ЛАМПА ГЕНСЕКА,
или
ПОСЛЕДНЕЕ ЧУДО-ОРУЖИЕ СТРАНЫ СОВЕТОВ
(лубянская былина)
ВМЕСТО ПРОЛОГА (южный Ирак, 30 марта 1983 г.)
Глаз напрягся до боли, будто ему предстояло выстрелить. Я успокаивающе погладил его веками. Дожимать спусковой крючок еще рановато. Пуля должна разодрать воздух, когда будет видна не прорезь прицела, не мушка, а только точка между бровей "мишени". Только она одна, и чтоб вокруг туман. Эх, встретиться бы с Серегой на час пораньше, да имейся у меня диоптрический прицел. Но сейчас диоптрический бы только помешал -- уже смеркается и "мишени" не хватает яркости.
Позавчера еще Серый перекидывался со мной в картишки и был товарищем. Как бы был. В нашей организации все понарошку. А теперь пустить пар из Серегиной башки -- это единственный способ уцелеть. Сегодня. А завтра все может снова перевернуться.
Переводчик огня у моего АК-74 стоит на одиночной стрельбе. Один патрон -- один труп с продырявленной черепной коробкой и взболтанными мозгами. Эти оболочечные пули очень вредные для ума.
Старший лейтенант Колесников, не верти же ты башкой. Нет, точка между бровей мне не нравится. Не хочу ее клевать. У самого в этом месте зазудело -- как бы почесать? Увы, никогда мне не стать полноценным убийцей-профессионалом. Соединю-ка взором прицел и пуговицу на Серегином нагрудном, насердечном кармане. Металлическая пуговка поблескивает в лучах стекающего под землю солнца, а на ней пятиконечная звездочка. Некогда защищала она трусливых колдунов от злых духов, стала двести лет назад символом дяди Сэма, а затем, налившись кровью, манящей звездой коммунизма. Свел пентакль нас с Колесниковым, пентакль и разлучит.
Ну все, пора. Палец дожимает спусковой крючок. Вот пуля просвистела и ага. Вернее, пока. Пока, Сережа, потому что договорились мы по-плохому. До встречи в одном из подвалов преисподней. Передавай там привет, кому положено. Наверное, еще примут там тебя на работу по совместительству.
Кстати, не все так трагично. Мы перестали вместе служить общему делу из-за какой-то нелепицы. Мы разминулись почти случайно. Еще на прошлой неделе все смотрелось иначе. Мы тогда играли в одной команде.
Часть 1. ПОРОГ
1. (Ленинград, 5 марта 1978 г.)
Около четырех вечера рабочая активность и прочие альфа-ритмы моего мозга обычно затухают. Углубиться в книжку про какую-нибудь принцесску или маркизку у нас проблематично -- ведь не в КБ трудимся, а в КГБ. Поэтому отдыхаю на свой лад, оценки по пятибалльной системе выставляю своим подружкам или проверяю память, вызывая странички из какой-нибудь энциклопедии, а радио меня убаюкивает: "... О передовой доярке Душенькиной говорят, будто она коровий язык понимает. А все дело в ласковом отношении к животному. Осторожно подмоет она вымя, подключит аппарат и что-то напевает буренке ласковое. А та вроде бы слушает и молоко отдает..." Но сегодня меня зазвал к себе полковник Сайко из Первого Главного Управления. Конечно, через моего непосредственного начальника в Пятерке майора Безуглова. Насколько я мог выведать у майора, товарищ Сайко курировал несколько "почтовых ящиков", которые выполняли какие-то технические работы в интересах Комитета.
Полковник предстал дядькой предпенсионного возраста с весомыми щеками, чьи краснота и размеры несколько превышали пределы приличия. Кроме того, он, хотя и расправил погоны, как орел крылья, даже не вышел из-за большого почти квадратного стола, предпочтя сохранить дистанцию. Однако улыбающаяся вширь и вкось физиономия не свидетельствовала о замкнутости и снобизме. Все ясно, дедок не смог удержаться да и принял в памятный день кончины Хозяина. Поэтому опасается, что я почую аромат, характерный для spiritus vini, весело плещущегося в объемном пузе.
-- Догадываешься, товарищ капитан Фролов, зачем я тебя вызвал?
-- Не привык себе лишние вопросы задавать, товарищ полковник.-скромно отозвался я.
-- Совершенно правильно поступаешь. Но давай все-таки начнем с начала. Как ты к Лаврентию Павловичу относишься?
Для подначки и проверки этот вопрос явно не годился. Только Хозяину такой кадр как Берия мог пригодиться. Партии он и в пятьдесят третьем, и сейчас нужен, как заднице монтировка. Тем более, что заляпаные красной жижей сапоги Хозяина вытерли именно Лаврентием Павловичем.
-- Я, товарищ полковник, отношусь к Берия, как и партия -сугубо отрицательно.
-- Между прочим, зря. Он был не психом-параноиком, зацикленном на каком-нибудь лозунге, а человеком дела, и помимо большого воинственного члена имел неплохую башку. Атомную бомбу благодаря кому мы получили в сорок девятом? Ракетную ПВО в пятьдесят втором? Водородную бомбу в пятьдесят третьем? Даже баллистическую ракету в пятьдесят шестом? А, капитан?
-- Я в пятьдесят шестом еще под стол пешком ходил, так что вам виднее, товарищ полковник.
Сайко удовлетворенно крякнул, когда услышал, что ему виднее, и продолжил уже в полный голос, безо всякой опаски.
-- Лаврентий после войны выскреб из лагерей, выудил из рудников, снял с лесоповала всех уцелевших физиков, математиков, химиков и таких прочих. Да, Берия держал их под замком, не дозволял творческих и иных удовольствий, но товарищи ученые вкалывали уже не киркой и пилой, а мозгом, менталитетом своим. Чтобы не загреметь обратно в зону, они старательно трудились своими лобными долями, правыми и левыми полушариями. Благодаря Лаврентию мы по сей день имеем какой-то научно-технический потенциал, так это называется. А всякие беломорканалы, на которых выжимали зэков, уже на две трети в труху превратились. Кстати, окажись Лаврентий на месте мудака лысого Никиты, то не добивал бы приусадебное хозяйство, а расширял бы его. Глядишь, и получше было бы сейчас с харчами по всей Руси Великой. Лаврентий хоть строго спрашивал, но умел позаботиться и простимулировать. Разве я не прав?
А включенная радиоточка вроде как поддакивает: "... животноводы народ беспокойный, всегда о чем-нибудь голова болит: племенных первотелок надо пестовать, раздаивать коров, приучать их к аппаратам машинного доения..."
Своей искренней тирадой дядька, конечно, подставился. Только раскручивать я его не собираюсь. Мне главное выяснить, куда и зачем он клонит.
-- Извините, не специалист в ракетно-ядерных делах, товарищ полковник...
Я и в самом деле не ракетчик-ядерщик, а филолог. Таким стал на восточном факультете ЛГУ. Семитские языки -- арабский, вроде бы никому не нужный иврит -- пожалуйста, читаю, пишу, общаюсь. Священные писания -- Коран и Тора в подлиннике -- это мне доступно, как другим газета "Правда". Способен с криками "ах" восторгаться литературными жемчужинами "Аль-Муаллакат" и "Лейлой с Маджнуном". Конечно, до совершенства мне далеко, но для нынешней работенки вполне сойдет.
Когда поступал на факультет, конкурс был тридцать голов на место; девочки и природные семиты, естественно, отсеивались. Фима Гольденберг, который даже аккадскую клинопись разбирал и мог лопотать на трижды мертвом арамейской языке, не проскочил, в отличие от меня. А потом меня на соответствующую службу призвал Большой Дом. Сионисты, иудаисты, чересчур ретивые исламисты -вот каков профиль моей работы в Пятом Главном Управлении. По большому счету, тошнючие дела. Несерьезный, убогий противник.
Я, между прочим, еще в заочной аспирантуре околачиваюсь, где под руководством профессора Данишевского кропаю диссертацию о поэзии Ибн Зайдуна. Этот сочинитель был еще тот гусь в своем занюханном одиннадцатом веке, большой интриган и хитрюга, чем смахивал на людей из нашей "конторы". Зато, в отличие от наших товарищей Ибн Зайдун беспроблемно производил поэмы о своей любви к шикарной дамочке -- дочери кордовского халифа аль-Валладе, тоже поэтессе. Особенно запоминается "Нуния", где всем стихам положен конец одной и той же замечательной буковкой "нун".
Давно бы завязал с аспирантурой, но "контора" хочет, чтобы я попас Данишевского. Вернее, остальных его аспирантов. Особенно тех, кто несмотря на заведомую неприязнь ВАКа, пристрастился к философской лирике бен-Гебироля или Ибн аль-Араби. Ведь такие клиенты явно залезли в болото мистики, которая чужда советскому виду разумности. А уж те, кто страдает интересом к Иегуде Галеви или, например, к Аггадам -- тот уж точно сионист, если даже замаскировался под архирусской фамилией Кузькин. И дружки у него должны быть в ту же масть.
Кстати, лично я никакой тяги ко всяким "оккультизьмам" не испытываю и обхожу разные там "шмистики" стороной. Поскольку считаю, что если будешь изучать тот свет, станешь плохо жить на этом. И куда больше всяких философских виршей уважаю рифмы бродяг-бедуинов, что нахваливают себя, своего верблюда и свою бабу, которая почему-то у них обязательно похожа на какое-нибудь фруктовое дерево.
-- ...Вот если арабско-андалузскую поэзию обсудить, товарищ полковник, тут я шибко грамотный.
-- А я, как ни странно, в поэзии -- чайник...-- Полковник сам, казалось, удивился, но затем продолжил свою тему.-- Не знаю, как у вас там в Пятерке считается, но на мой взгляд, к советскому человеку, если он чего-то стоит, нужно подход искать.
-- Да как стоящих-то найти? Ведь на роже знак качества не проштампован.
-- Искать, как Лаврентий Павлович. Лучше лишних взять, чем недобрать. Вон и трутни в пчелином семействе тоже на что-то годятся -- самочек оплодотворять. Не только физики-химики, но и какие-нибудь филологи могут понадобится, вроде тебя, и философы, которые пока что самовыражаются через задницу, и даже спекулянты-валютчики. У них тоже голова варит, их вполне к какому-нибудь счетному делу можно приставить... Эх, боюсь, вы там в своей Пятерке не всегда бережно к мозгам относитесь.
-- Конечно, круглые мозги катаем, квадратные таскаем.-не удержался я от выпада.-- Известно, мне, товарищ полковник, что вы у себя в ПГУ несколько свысока к Пятерке относитесь.
-- Брось. Вот ты, капитан Фролов, умный и образованный, а там ведь трудишься... Ладно, с началом разобрались, теперь перейдем к концу. Исследовательские учреждения, которые я курирую, во всяких направлениях работают, подчас самых неожиданных. Прямо, оторопь порой берет. Короче, одной группе позарез потребовалось именно то, что вы отнимаете у своих подопечных. Литература по мистике. То есть, понимаешь, не всякие там байки, от которых дети пукают со страха, а мистические учения в изложениях самих создателей, продолжателей и дружественно настроенных комментаторов. Это я тебе передаю слова одного умного человека.
Отбарабанив чужие слова, полковник удовлетворенно откинулся на спинку стула, который натужно скрипнул.
-- Но это же имеется не только у нас. И ваш "умный человек" с таким фактом должен быть знаком. Большие собрания в Ленинке, в ленинградской Публичке закрытый каталог Антокольского...
-- Все так. Но там только дореволюционная рухлядь. А ведь книги и рукописи по мистике появлялись и после семнадцатого года, как за бугром, так и в самиздате. Особенно по некоторым ее течениям, так сказать, живущим, где сих пор мысль кипит.
-- Понятно, каббалистика, суфизм, санкхья-йога, махаянский буддизм, теософы-антропософы всякие, рерихнутые... А где мысль кипит, там и Пятерка...
Я снова вспомнил Фиму Гольденберга, сдававшего вместе со мной экзамены на восточный факультет. Вот человек, который даже в восемнадцать лет свободно читал и кое-что понимал в каббалистических опусах "Зоар" и "Эц Хаим". Как-то мы с ним давно не встречались. А ведь если встретимся, так струхнет он...
-- Недели вам хватит, Фролов? Учтите, к основным текстам надо чиркнуть разъяснительные писульки, особо древние мудреные темные сочинения, пожалуй, стоит и отбросить. В общем, чтоб было все и козлу понятно.
Несмотря на свое бережное и внимательное отношение к мозгам полковник Сайко приказ отдал-таки солдафонский.
Я вернулся в свой кабинет от этого гуманиста-бериевца и крепко призадумался. Что ему все-таки от меня требуется? Для начала надо выложить конфискованные материалы из сейфа на стол -- все то, что еще не отправилось в архив или топку. Вскоре столешницу устелил толстый бумажным слой, "расползлись" тусклые неряшливые буковки, пропечатанные на раздолбанных машинках или переснятые на ксероксах, где было под завязку дефицитного порошка Cannon.