— Да видел… Голенастая она стала какая-то…
Тоня следила за ним: вот он, всё так же глядя в пол, усмехнулся, качнул в недоумении головой.
— Олененёнок…
Тоня с изумлением повторила про себя это слово. «О-ой! Серёжка, Серёжка!.. Оленёнок… А похоже, как похоже…»
…Большой свет в комнате так и не зажигали, был голубой сумрак от торшера, и лицо у Сергея бледное и словно небритое, как тогда на суде, да нет же, это когда уводили его, тогда и показалось — небритое, усталое, как после рейса…
Сейчас, на ощупь, мягкое оно было, нежное, как у Шурки…
— В кино часто ходила?
— Ой, да конечно, ходила, — легко отозвалась она и спустя мгновение поняла скрытый смысл вопроса. — Мы ведь с Шуркой. Как подружки… Зря ты это, Серёжа, не надо так… Мы ведь с ней и ревём вместе. Прибегает со двора зарёванная: почему, кричит, мальчишкой не родилась? Девчонкой тоже хорошо, говорю ей. Да-а, хорошо, девчонки не умеют драться. Да зачем тебе драться-то? Надо, говорит. Ну, всё-таки допыталась — пацанята во дворе отцом её попрекали, она и в драку… Поплакали вместе, да ничего — обидчикам спуску не даём…
…Уснуть она не смогла.
Закрылась на кухне, погасив свет. Настежь окно.
Сидела у окна в спокойной высоте, как в гнезде. Странно, непривычно выглядел город в такое время с чёрными силуэтами домов, мерцающими цепочками улиц. Крыши были светлые только внизу, на берегу водохранилища, густая синева уже рассеивалась там, над частными домиками, — такие картинные, уютные, тихие домики…
У горизонта светлеющее небо сливалось с такого же цвета водой, всё там начинало разгораться холодным, голубым, и Тоне казалось, что там и рождается небо. Оно сейчас вытянулось вдоль воды, а солнце появится и поднимет его, передвинет наверх, как поднимают и ставят стоймя лежащую на земле мачту. Так она себе на минуту весело вообразила, потому что привычный верхний небесный свет был сейчас опрокинут, исходил сбоку, и эта всегдашняя необычность рассвета (а для неё, так редко встречавшей рассвет, была в этом ещё и как будто причастность к необычному), совпала с чем-то и ликующим и тревожным в её душе. Всё окружающее было связано сейчас с её настроением, пронизывало её, и она, словно обнажённая, оказалась незащищённой и не хотела от этого заслоняться…
В воздухе текла ещё прохлада, понизу лениво, зевками, сдувало с асфальтовых дорожек обрывки газет, ранние палые листья, они застревали на бровках, в редкой сухой траве…
Тоня вдруг увидела там собаку.
Она посвистела ей неумело и тихо.
Собака, а в общем-то собачонка — малая она была, грязная и лохматая, собачонка эта заметалась, ища звуки, увидела наверху в окне Тоню, тявкнула и замерла в ожидании. Мордашку задрала, перебирает лапками от нетерпения…
Жалко собаку.
А собачонка кинулась к дому, стала с повизгиванием царапаться по стене.
— Глупая же ты, — испуганно и весело сказала Тоня, — ты подожди меня внизу. Подождёшь?
Она прихватила со стола какие-то остатки, сбежала вниз, постояла, пока та ела. Потом поднялась на площадку первого этажа и обернулась — тогда собачонка снова метнулась к ней.
— Ну и ладно, иди, иди, ко мне домой, — решилась Тоня, одновременно думая: «Куда? Зачем? Сроду мы собак не держали…»
Та запрыгала впереди неё, оскальзываясь, царапая коготками ступеньки, обогнала и завертелась на Тониной площадке и даже царапнула её дверь, нюхая щель между порогом и дверью.
«Мой запах нашла», — отметила Тоня.
Собачонка сразу пробежала на кухню впереди хозяйки. Полакала налитого тёплого ещё борща с мясом, проглотила мясо, отворачивая от Тони морду, и тут же, под табуреткой, улеглась на боку, вытянула вперёд короткие лапы.
«Грязная, а брюшко вроде бы чистое и розовое, как у поросёнка, — удивилась Тоня.
Славно собачонка устроилась, будто спит на собственной домашней подстилке в родном углу, в родных запах. Лишь преданно скосила на Тоню глаз и закрыла его…
Тоня смотрела, смотрела на неё и вдруг обескуражено подумала: «Что же это она, даже не обнюхалась, не побегала у меня, как в автобусе — села и задремала…»
И всё-таки пожалела, что не могла её выкупать, завернула бы в сухую тряпку, тогда уж спи, отсыпайся…
…Где-то в шестом часу зазвенело во дворе высокоголосо: «Мо-ло-ко-о!» Подхватилась с двухлитровым бидончиком на лестницу, а впереди уже мелькает её собачонка, оглядывается. И Тоня простила ей недавнее равнодушие к своему очагу.
А на улице, пока стояли в очереди, собачонка исчезла.
Впрочем, вскоре Тоня увидела её — она семенила за толстой, такой же коротконогой старухой…
Да, но старуха вошла в дальний подъезд и закрыла за собой дверь, вытолкнула пяткой собаку.
И тогда она, не раздумывая, побежала куда-то по асфальтовой дорожке за гаражи…
…И снова Тоня стояла у окна, смотрела на оживающий двор, снова ей было спокойно и легко.
Вот и на работу сегодня не идти, встретила в булочной свою заводчанку, наказала передать мастеру: муж приехал, так она положенные ей два отгула берёт сегодня и завтра, это четверг и пятница, да выходные, ловко получилось — четыре дня дома.
Она услышала, как прошлёпала в ванную Шурка, пошумела там и, сонно, почти не открывая глаз, пришла на кухню. Привычно потянулась к бидону с молоком, заметила мать, но сначала напилась, а потом потёрлась о нё плечом и тоже стала смотреть в окно…
— Такси, — сказала Шурка.
Из такси вышел зелёный старик.
Он был в тусклом зелёном халате, и на голове накручено что-то зелёное с белым — как полотенце у женщин после душа. И борода у него была тоже белая и как будто зелёная.
И, конечно, явился он откуда-то оттуда, из далёких стран, где пьют зелёный чай и глее всегда зелёные деревья и медные позеленевшие кувшины, и города из белого и зелёного камня — какие-нибудь Бухара и Коканд, в них-то и живёт старик.
Старик стоял, подняв лицо вверх, смотрел на балконы…
Потом с четвёртого этажа закричала ему что-то нерусское черноволосая женщина с ребёнком на руках, и старик ответил ей тоже непонятно, отрывисто и хрипло…
— Такой зелёный Магомет, — сказала Шурка.
Удивительная детская точность была в этих словах, и Тоня, вспомнив мужнино слово «оленёнок», снова изумилась и засмеялась.
Она взяла в руки лицо дочери, прошептала ей:
— Отец приехал.
— Где? — Шурка нырнула под материны руки к окну.
— Спит он. Ты не видела разве? На диване.
Шурка метнулась к двери и замешкалась.