— Скажи ему, я понимаю.
— Он говорит, ты поймешь завтра.
Старый вождь еще глубже вперяет в Лессера взор. Тот слушает еще внимательнее.
— Он говорит: «Тьма так велика, что придает собаке рога». Он говорит: «Мышь, возомнившая себя слоном, сломает себе хребет».
— Понимаю.
— Ты поймешь завтра.
— Так или иначе, я слушаю.
— Он говорит вам: «Ешьте плод там, где найдете его. Тигр, раздирающий свои внутренности, не может переварить пищу». Он говорит вам: «Радуйтесь жизни, ибо тени, как весла, уносят года в быстрых лодках, они несут тьму. Передайте другим мою мудрость».
— Я это сделаю. Я пишу книгу.
— Он говорит, что не хотел бы, чтобы его слова попали в вашу книгу.
Лессер безмолвствует.
Вождь поднимается. — Идите с миром, вы и ваша невеста.
Не чувствуя больше на себе его пристального взгляда, жених с облегчением встает.
Переводчик зевает.
Вождь пьет пальмовое вино из тыквы-бутыли.
Один из юношей бьет в барабан.
Писатель, радуясь жизни, скользит в танце босыми ногами с копьем в руке. Члены племени ритмично хлопают в ладоши. Юбка Лессера из пальмового волокна шуршит, звенят кольца на его лодыжках, когда он делает выпады копьем то в одну, то в другую сторону, отгоняя затаившихся нечистых духов. При этом он что-то бормочет про себя.
Когда танец окончился, его бедный отец, А. Лессер, когда-то преуспевающий портной, ныне кожа да кости, раздражительный старик в коляске из алюминиевых труб, говорит своему вспотевшему сыну:
— Как тебе не стыдно танцевать, словно какой-нибудь шварцер[15], совсем без ничего.
— Это церемониальный танец, папа.
— Я не дал тебе еврейского воспитания, и это моя вина.
Старик плачет.
Жених обращается к своей беременной невесте: — Мэри, я не очень-то умею любить, не спрашивай почему, но я постараюсь дать тебе все, чего ты заслуживаешь.
— Что в этом тебе-то, Гарри?
— Я понимаю, что ты за человек. Остальное я узнаю.
— Ну тогда все хорошо.
Они целуются.
— Все хорошо, — говорит золотушный переводчик.
Раввин запевает молитву на древнееврейском.
Разговоры соплеменников затихают.
Айрин и Вилли, сидя под белым шелковым балдахином, потягивают из стеклянного бокала импортный «Моген Давид». Родители жениха, белые кости в черных могилах, не могут вернуться к себе на родину сегодня; но Сэм Клеменс, свидетель из Гарлема, США, несмотря на острый понос и на то, что он глубоко страдает от сознания личной утраты, прибыл ради своего друга Вилли.
Отец Айрин, ее мать и младшая сестра, натуральная блондинка, собрались в кучку у края балдахина. Отец, Давид Б. Белински, мужчина С цветущим лицом, не способный ни минуты постоять на месте, в черной фетровой шляпе и шелковом костюме, полосатой рубашке с широким галстуком, владеет фабрикой по изготовлению пуговиц. Он изумленно улыбается. Мать, высокая женщина, привыкшая целыми днями сидеть дома; на ней простое белое платье, ортопедические туфли и синяя шляпа, скрывающая глаза и половину носа. Ее грустная сестра — жена преуспевающего брокера-страховщика, дома он занимается своим бизнесом и тремя маленькими детьми.
Хотя длинная хижина старого вождя не корабль, у всех такой вид, будто они страдают морскою болезнью.
Жених, дважды основательно обшарив карманы, заявляет, что, похоже, забыл захватить брачное кольцо. Взгляды всех в изумлении обращаются на него. Отец легонько вздыхает, но раввин говорит, что вместо кольца невесте можно дать монету, и вот Вилли достает из кармана брюк и протягивает ей горячий десятицентовик, и Айрин крепко сжимает его в кулаке в течение всей церемонии.
Когда чтение пошло по второму кругу — во время первого он внимательно прислушивался к словам, — Вилли медленно повторяет за раввином: «Харе ат мекудешет ли бетабаат зу, кедет Моше вей Исраел».
— Что я говорю? — спрашивает он у Айрин.
— Я сказала тебе: «Помни, ты обручен со мной этим кольцом по закону Моисея и Израиля».
Вилли облизывает сухие губы.
— И это все венчание?
— Да, если это тебе нравится. Ты сказал, мы поженимся, если обвенчаемся здесь.
Он утвердительно кивает, и они целуются.
Гости кричат: — Да!
Раввин зачитывает семь благословений.
Вилли ударом каблука разбивает винный бокал.
— Мазел Тов[16], — говорит Лессер.
Музыканты то выбивают легкую дробь, то гулко бьют в барабаны, радостно и легко. Бамбуковая флейта поет.
— Теперь вы муж и жена, — говорит раввин. — Мне хочется плакать, но как мне плакать, если Бог говорит: «Возрадуйся!»
Вилли и Айрин, слушайте меня. О, какое трудное дело женитьба, даже при наилучших обстоятельствах. А если к тому же он черный, а она белая? Мир так несовершенен — вот что я хочу сказать. Но вы сами сделали выбор, и я желаю вам здоровья, счастья и всего наилучшего вам и вашим детям. Я знаю, мои сотоварищи-раввины строго осудят меня за то, что я совершил эту церемонию, но я спросил себя, угодно ли было бы Богу, чтобы я так поступил, и я так поступил.
Вилли и Айрин, для телесных наслаждений не надо обучаться в колледже; но жить вместе в любви не так уж легко. Кроме любви, которая сохраняет брак, есть и другое, что сохраняет жизнь. Это взаимное доверие, взаимопонимание, щедрость, а также расположение делать то, что нелегко делать, а делать надо. Что я еще могу вам сказать, дети мои? Вы либо поймете меня, либо не поймете.