Через полторы минуты у кафе с надрывным визгом притормозил микроавтобус. Из которого горохом высыпала съёмочная группа, одного из ведущих каналов местного телевидения. Ещё через минуту, с разницей в доли секунды, появились представители с ещё двух телеканалов. И после них, через пять минут повалили репортёры из разных печатных изданий. Распираемый от самодовольства и своей сообразительности, хозяин заведения, энергично потирал ладони в предвкушении сенсационных репортажей, которые послужат самой яркой рекламой для его кафе. А деньги, которые пропали... Да шут с ними. Подобный PR оправдает любые расходы.
Растерявшиеся милиционеры изо всех сил пытались сдерживать кордон, в ожидании своих коллег, которые появились через сорок минут. И к своему дикому изумлению они застали следующую картину. Сразу оттаявшие перед съёмочными группами и репортёрами, посетители вели себя кардинально противоположно, чем некоторое время назад.
Дамы сразу же начали наводить марофет и прихорашиваться, чтобы выглядеть достойно на телеэкранах и страницах газет.
Мужчины расправили плечи и втянули животы, повествуя в микрофоны и объективы о том, как сразу раскусили замыслы злоумышленников, и если бы не неожиданный эффект дымовой завесы, то враг был бы обезврежен.
По словам потерпевших дамочек, суммы похищенных денег росли катастрофически, по нарастающей. С той периодичностью, с которой перед ними появлялся новый репортёр для очередного интервью. Так по итогам окончательных подсчётов (если бы их, конечно, кто-нибудь сообразил произвести), сумма всех похищенных денег у посетителей заведения (не считая денег самого заведения), составила 418 698 руб. ( четыреста восемнадцать тысяч шестьсот девяносто восемь рублей). Вот так... Если учесть, что среди посетителей находилось тридцать два человека, и шестеро из них дети... То в такой мы с вами стране живём, дорогие мои. Где простой человек может запросто пойти, посидеть в кафе летом, с суммой примерно... ну скажем шестнадцать тысяч рублей. Что в переводе на инвалютные эквиваленты, составит примерно: пятьсот евро или чуть побольше в долларах США. А говорят на Руси жить тяжело...
Раздосадованные следователи, уныло поникли, сплёвывая на тротуар и прикуривая уже чёрт-те какую уже по счёту сигарету за этот день. Встревать сейчас в этот момент в народ, распираемый от эйфории, оказанного ему внимания, не предвещало ничего хорошего. А попытка сделать это, по окончании данного шоу, казалась ещё более обречённой. Так как концы с концами потом свести будет просто невозможно. Но такова их нелёгкая доля...
На пути к свободе
В интернате всё оказалось не намного лучше, чем в колонии. Руководство оказывало регулярное давление и не скрывало своего пренебрежительного отношения к выброшенным из общества детям.
- Кандидаты в представители социальной помойки - будущие бомжи, наркоманы, проститутки и прочая шваль, - менно так любил выражаться директор этой богадельни.
Что и впитывалось как губкой, с порциями скромной пищи, голодным до любой информации подсознанием юных воспитанников.
В случае же посещения интерната, всевозможными комиссиями и комитетами, а так же журналистами и репортёрами, руководство умело разыграть озабоченность будущим подрастающих поколений. Воспитатели старательно пытались изобразить, сострадание искалеченным детским судьбам, на своих лоснящихся сытостью лицах. Иногда у них это даже получалось. Перед подобными мероприятиями проводилась жёсткая предупредительная работа с детьми. Неугодных и непокорных изолировали от посторонних глаз, остальным раздавали заготовки ответов, на случай непредвиденных интервью. Это оказывало должный эффект на инспектирующих. Интернат получал очередные субсидии или отчисления и гуманитарную помощь, которая проходила предварительную "фильтрацию" среди персонала, а остатки уже по назначению.
В отношении друзей по несчастью, иллюзий Илья тоже не испытывал. Повидав кое, что на своём веку, он сразу для себя сделал вывод, что спокойно жить ему здесь не позволят. А угодить снова туда, откуда пришёл, из-за каких-нибудь подонков или чьих-нибудь подковёрных интриг, он не хотел. Поэтому, выбрав момент, когда чуткое руководство убедилось, что вновь прибывший вроде бы адаптировался и не вызывает опасений, Илья сбежал.
Вот уже несколько месяцев он мотался по стране, стараясь не попадаться под пристальный взор, всевидящего ока милиции. Илья путешествовал автостопом, с огромным чувством благодарности, завидуя в душе людям, которые имели возможность свободно передвигаться на своих автомобилях. Особенно он полюбил дальнобойщиков, чья простота и открытость, подчёркивала некую общность и рыцарское благородство, представителей этой профессии. Случалось, и ездить на электричках. Мальчик старался избегать общения с прилипчивыми и беспристрастными контролёрами. Конфликт с ними грозил непременной сдачей в руки представителей правоохранительных органов. Ночевать приходилось в подвалах, на пустовавших дачах и просто под открытым воздухом. Благо пока ещё было лето. Что делать, когда наступят холода, Илья не мог себе представить. Но, он знал одно, и определённо точно. Назад он не вернётся. Ни за что.
Свобода!... Наконец-то он узнал это чувство. Чувство того, что ты можешь сам решать за себя, и никто не будет тебе указывать, что и как тебе делать. Мальчик настолько проникся этой философией жизни, что жажда странствий и приключений, пьянила его и вселяла надежду, на то, что и он, обретёт своё "место под солнцем".
Правда, были и свои трудности. И трудности очень большие. На ряду, с тем, что он сам решил взять на себя ответственность за свою жизнь, ещё ему нужно было есть! А растущий, формирующийся организм тринадцатилетнего подростка требовал пищи. И требовал всегда и много.
Словно голодный волчонок, Илья всё время думал о еде. Даже когда был временно сыт, он осознавал, что это не на долго, и пытался любыми способами добывать себе на пропитание. Он благодарил судьбу, когда она предоставляла ему возможность, заработать себе на хлеб насущный. Помогая шашлычникам, он пилил и колол дрова, убирался и чистил мангалы. На рынках для предпринимателей, помогал разгружать товар и выполнял мелкие поручения. Но, это были временные заработки, так как без документов и тем более, несовершеннолетнего, его не могли устроить на работу, при всей симпатии к его ответственности и трудолюбию. Тогда приходилось попрошайничать. Поначалу ему было ужасно стыдно, и это чувство душило его, наворачивая на мальчишеское лицо горькие слёзы. Он чувствовал себя униженным, внутренне считая себя уже взрослым мужчиной, способным своим трудом зарабатывать себе на жизнь. Но, голод не тётка и ему приходилось с этим смиряться.
Хуже всего, когда не было иного выхода, и Илья воровал. Он проклинал себя за это, осознавая, что воровство было ещё одним шагом, отбрасывающий его с пути, к которому он так стремился. Давясь консервами и разносолами, на пустующих дачах, мальчик клятвенно обещал себе, что когда он устроится в жизни, то отдаст этот долг, помогая таким же, как сам - брошенным и одиноким.
Сгинь, нечистая сила...
А я, бежал, по Большой Покровке... Впервые в жизни, без наслаждения и созерцания благородных фасадов красивых зданий, пёстрых витрин и вывесок заведений, радующих глаз посетителей. Бежал, изнывая от жары. Обливаясь, горячим потом, въедающимся в перепачканную сажей одежду, и смешивающим грязные пятна в новые оттенки и полутона. На рубашке, сквозь "камуфляжные пятна" гари, проступали белые разводы от соли. Я благодарил Бога, за то... что, то ли народ у нас утратил свою былую сознательность, и не пытался задержать беглеца, пропуская мимо ушей, возмущённые призывы "держать вора". То ли это жара, вселила в прохожих такую апатию и безразличие к чужим проблемам...
Я был не виновен в случившемся и осознавал это точно. Но это только усугубляло картину, делая ещё более нелепым моё положение. Но что я мог доказать этим людям, подпавшим под стихийную волну гнева разъярённой толпы. Им нужна была жертва. И я вполне мог бы сгодиться на эту роль, в качестве закланного ягнёнка или избиваемого младенца. Теперь я понимал, что испытывали бедные, затравленные толпой люди, во времена Великой Инквизиции.
Я судорожно пытался сообразить, что же мне теперь делать. Первое это быстрее скрыться с глаз долой с этой многолюдной улицы. Ну, а там уже видно будет...
И вот, я добежал до пересечения Покровки с улицей Октябрьской, с высунутым как у собаки языком, мокрый насквозь и сбившимся дыханием. Тяжело... а всё никотинчик ... Курить бросим - яд в папиросе... Не обращая внимания на изумлённые взгляды обеспеченных завсегдатаев расположившегося поблизости ресторана, я повернул на лево и с победным видом, завалившего быка, тореадора, задрав подбородок и пытаясь насвистывать, побрёл вниз. По Лыковой дамбе, в сторону Почтового съезда. В глазах окружающих, я имел внешность, весьма экзотическую. Нечто среднее, между через чур интелегентно выглядевшим сантехником - трубопрокладчиком, и пытающимся сохранить человеческий облик, спивающимся представителем деловой прослойки общества. Но меня уже это не беспокоило.
Не дожидаясь пока отголоски недавней мистификации, не замедлят появиться и в этих местах, я ускорил свой шаг и устремился через улицу Добролюбова к Почаинскому оврагу. А уже оттуда по горе, минуя улицу Заломова и стоящую на откосе гостиницу, по крутому спуску устремился вниз.
Перепрыгивая с лестницы в кусты, избегая встречи с прохожими, я как партизан перебежал через Повалихинский съезд, шокируя своим видом, застрявших в пробке водителей.
Стараясь быть никем не замеченным, мне приходилось, отсиживаться в зарослях, и выжидать моменты, чтобы продолжить свою передислокацию. Я терпел укусы гнусных мошек и домогательства назойливых мух и слепней. Сделав последний рывок,... марш бросок по пересечённой местности, через Черниговскую, в предвкушении избавления от своих страданий, я устремился к реке. Оставляя, дипломат на берегу Окской набережной и разуваясь на ходу, бросаюсь прямо в одежде в прохладную воду.
Такое ощущение, что каждая пора моей разгорячённой кожи, с неутомимой жаждой впитывает эту живительную влагу. Непередаваемое блаженство переполняло меня всего. Так бы и оставался здесь, до окончания лета.
Я основательно начал смывать с себя следы ненавистной копоти. Было такое чувство, что вместе с ней, я смываю и все свои грехи (не скажу, что их у меня так уж и много...). Приходя в себя, я искренне желал, чтобы всё произошедшее со мной сегодня было всего лишь игрой моего воображения. Но, увы, это было не так. В этом я убедился, когда в отличие, от моего тела, прочно въевшаяся в мою одежду сажа, ни в какую не собиралась отстирываться. После тщетных попыток её устранить, она ехидно решила остаться на моих вещах, лишь слегка поблекнув и утратив контрастность и чёткость контуров.
О возвращении в таком виде домой, не могло быть и речи. Борясь с появляющимся чувством голода, я решил переждать до сумерек. Не могу сказать, что эти часы ожидания, доставляли мне истинное удовольствие. Снова в памяти всплыли подробности сегодняшних событий, и нахлынуло чувство внутреннего беспокойства и волнующей неизвестности.
Дождавшись, когда солнце начало садиться, сочувственно прячась за облаками, я выбрался на Нижневолжскую набережную. О возвращении на общественном транспорте не хотелось и думать. Хватит с меня на сегодня. Ловить машину возле автобусной остановки, я тоже не решился. Быть объектом внимания, подозрительных взглядов пассажиров, мне не хотелось. Учитывая то, что слухи о сегодняшних событиях на Большой Покровке, уже наверняка облетели весь город, попробуй им докажи, что я не верблюд.
Всмотревшись сквозь сумерки, я обратил внимание на припаркованный возле ночного заведения на набережной, автомобиль. Это была темно синяя Волга. Причём, стояла она не на парковке, где обычно оставляют свои машины посетители, а у обочины дороги.
Сделав глубокий вдох и набравшись смелости, я подошёл к машине. Как ни в чём ни бывало, открыл переднюю дверь и спросил:
- Командир, свободен?
Смерив меня подозрительным взглядом, молодой, коренастый, с бычьей шеей водитель, задал встречный вопрос:
- Откуда это ты такой красивый? Не из этих случайно, что сегодня на Покровке на бабки развели?
Отступать было поздно. И я быстро сориентировался, уловив суть разговора:
- Ага. Из тех. Ну, так едем или как?
- А платить-то чем будешь? Вас же всех облапошили. Начисто. Я ведь тоже не Мать Тереза. Мне семью кормить надо.
- Всё нормально командир. Есть у меня деньги. Я у знакомых переодолжил. Не звери ведь... Люди друг другу помогать должны.
- А куда ехать-то нужно?
- В Сормово. На Юбилейный бульвар. Знаешь?
- Чего ж не знать. Знаю. Две сотни будет, - не скрывая, своего ко мне недоверия, ответил коренастый, с деланным беспристрастием в голосе.
- Годиться, - ответил я. Достал купюры. Отсчитал и протянул водителю.
- Ну, тогда садись.
Я прыгнул в салон. Хлопнул дверью и с успокоением в душе воспринял, звук заводящегося двигателя. Машина тронулась, и мы поехали к Канавинскому мосту.
С моста открывалась живописная картина на вечерний город. Вот это, воспетое поэтом место:
На Волге широкой,
На Стрелке далёкой....
Гудками кого-то
Зовёт пароход.