Спутники поспешно вышли из графского дома и, провожаемые удивленными взглядами слуг, сели в первую же карету, стоявшую у крыльца.
До дачи на Каменном острове ехали почти шагом, стараясь не привлекать лишнего внимания. В бок Яковлеву колол кончик кортика, ставший от соприкосновения с телом почти горячим. Наконец, колеса загремели по плохой деревянной мостовой и остановились у двухэтажного зеленого особняка, из которого при виде выходящего Яковлева высыпала на улицу многочисленная челядь.
"Этого еще не хватало, -- подумал Потемкин, недружелюбно рассматривая дворовых Шувалова. - Как бы убраться отсюда без драки?"
На беду онемевший от страха адъютант двух слов связать не мог. Пришлось хорошенько потыкать его в бок кортиком. Яковлев обрел дар речи и даже начальственный тон. Он мигом послал двух лакеев за конюхом, и вместе все пятеро спустились в подвал, где уже третьи сутки отдыхал Орлов.
-- Снимайте, - приказал Гриц.
Слуги воззрились на графского любимца.
-- Снимайте! - Истерично завопил тот, глядя на поникшее тело своего врага и спинным хребтом чувствуя, что, если Гришана не удастся сейчас откачать, Потемкин разом прикончит все его, Яковлева, страхи и мучения.
После того, как Орлову плеснули в лицо воды, узник мотнул головой и не без труда разлепил веки.
-- Забирай! - Истошно закричал адъютант Грицу.
-- Вынесите его и положите в карету, - холодно потребовал Потемкин. Ему очень хотелось самому подхватить большое безвольное тело Орла, но он сознавал, что стоит отвести от Яковлева глаза, и они оба с Гришаном окажутся тут на одной цепи.
Лакеи завернули узника в плащ, который Потемкин отобрал у адъютанта, и отнесли его в карету. Яковлева Гриц тащил с собой до самых ворот. Лишь когда экипаж оказался на улице, разжал руку и убрал нож.
-- Помните, что я вам сказал на счет огласки, -- предупредил он графского любовника.
-- Гореть тебе в аду, щенок! - Злобно процедил тот.
-- Может, там и встретимся, - весело огрызнулся Потемкин и вскочил в карету. - На Морскую! - крикнул он кучеру.
Кони помчались.
Григорий лежал на алых шелковых подушках, как куль с мукой.
-- Ты жив? - Потемкин встряхнул его, и друг замычал. - Ну и вонища там была! Гриш, а Гриш, с тобой все в порядке?
Гришан снова разлепил воспаленные веки и едва заметно ухмыльнулся.
-- Не бойсь. Их сиятельство мною погнушались, - из его горла вырвался невеселый смешок. - Так что я непорочен, как образ в церкви.
"Знал бы ты про те образа, -- подумал Потемкин, пристраивая голову друга у себя на плече, -- вечно б за меня Бога молил".
Глава 7. ЛЕВАЯ РУКА
-- Мерзавка! -- Петр Шувалов тряс графиню Елену за подбородок. -Маленькая мерзавка! Вздумала обвести меня вокруг пальца?
Женщина стояла перед ним на коленях, склянки с нюхательными солями и пузырьки дорогих парижских духов были разбросаны по полу. Шелковая сорочка на ее груди разорвана, длинная кружевная оборка ночного чепца беспомощно свисала хозяйке на обнаженное плечо. Но вид столь соблазнительного безобразия ничуть не возбуждал свирепого покровителя. Что ему давала эта потаскуха? Светское прикрытие -- и только. Он никогда не получал от нее должного удовольствия. Да и может ли вообще женщина дать хоть какое-нибудь удовольствие адепту, давно перешедшему за грань простого удовлетворения своих страстей?
Поверженная красота валялась у него в ногах.
-- Тварь, -- повторил Петр Иванович и пнул Элен коленом в грудь. -Знаешь, что я могу сделать со всей твоей родней? Знаешь. По глазам вижу, что знаешь. -- Он отвернулся.
В щелку приоткрытой двери за господами тайком наблюдали слуги. Они и так-то боялись грозного фельдмаршала. "Ничего, пусть посмотрят, -- не без раздражения подумал Шувалов. -- Поймут, чего стоит их хозяйка. Это ей тоже наука. Будет себя помнить. С кем связалась? С неумытой солдатней!"
Граф вспомнил лицо Орлова и чуть не застонал. Этот юнец нужен был ему для дела. Вернее для деланья. Великого Делания человеческой судьбы, которое всегда предполагает необработанный камень сердца, стремящейся к просвещению. Петр Шувалов готов был просветить Гришана, ввести его в особый круг, где очень давно не хватало "дикого камня" для продолжения братских работ. А то, что простаку-адъютанту предстоит великая будущность, не трудно было догадаться из его гороскопа. Предусмотрительный Шувалов всегда заказывал гороскопы на людей, которые начинали его интересовать. Один выкрест на Невском, бывший шинкарь из-под Могилева, а теперь содержатель чулочной лавки составлял для него отличные таблицы. Там звезда Орлова плотно шла рядом со звездами императорской фамилии. Может он, Петр Шувалов, чего-то и не понимал, но такого человека следовало держать возле себя на коротком поводке... Сорвалось.
Что ж, пусть сгинет. А эта, граф грозно глянул на несчастную Элен, распростершуюся на холодном паркете, эта ему еще послужит. В последний раз.
-- Сегодня вечером приедете по адресу... -- Петр Иванович подошел к столу и, выбрав из пачки тонких итальянских салфеток одну, наиболее сухую, написал на ней помадой несколько слов. -- Одна. Без сопровождения. В моей карете.
Елена испуганно кивала, подобрав полы разорванной рубашки, и не понимая радоваться ей, что опасный любовник так быстро остыл, или страшиться надвигающейся ночи.
-- Не вздумайте перечить моим распоряжениям, - сухо бросил Шувалов. -- Вам надо еще выслужить прощение. "Как служит верная преданная собака, -- мысленно добавил он. -- выполняя любые приказы и не спрашивая хозяина: зачем?"
Сердце графини сжалось. Ей почему-то показалось, что сегодня от нее потребуют чересчур многого. Чего она, возможно, не в силах будет дать...
-- Черная месса? -- Возмущенно воскликнул фаворит. -- Это называется, черная месса, братец. Не пытайся запутать меня многозначительными недоговорками. Обряд, который ты описываешь, у католиков очень известен. А у нас и слов-то таких не придумали.
Фельдмаршал пыхтел, лицо его наливалось кровью.
-- Есть немало выезжих попов из Западной Малороссии, которые знакомы со всеми подробностями латинского обряда... -- начал он, но по резким, отрицательным жестам брата понял, что фаворит в ужасе от его предложения.
-- Я никогда не стану о такое мараться, -- отрывистым шепотом произнес Иван Иванович. -- Упаси меня Бог больше играть в ваши игры! Тебе голов на крыше мало? Теперь еще и голую бабу в алтаре хочешь?
-- Милостивый государь Иван Иванович! -- Резко одернул его фельдмаршал. -- Не забывайтесь! Вы давали обед послушания старшим по ордену. И если я прикажу, не только "замараетесь" присутствием, но и сами послужите для меня таким алтарем.
-- Не будет этого, - робкий фаворит бунтовал да и только. -- Черные мессы служат за упокой кого-то из живущих. Я никому в гроб дорогу открывать не намерен. И с дьяволом в сношения вступать тоже.
-- Да ты уже по уши в этих сношениях, братец! -- Раздраженно бросил фельдмаршал. -- Кто к Брюсу ездил? Кто головы вопрошал?
-- Оставьте его! -- Раздался сзади ровный спокойный голос.
Оба собеседника вздрогнули и обернулись. Им казалось, что в будуаре за спальней императрицы их вряд ли побеспокоят. Но на пороге стоял Роман Воронцов, Бог весть, как пробравшийся сюда, и строго смотрел на обоих.
-- Вы кричите на весь дворец, -- сказал он. -- Ведите себя потише, юноша.
Иван Иванович сел. В одну минуту весь его праведный гнев улетучился, как залп от хлопушки. Ему очень не хотелось куда бы то ни было ехать и в чем бы то ни было участвовать. Но и сопротивляться душевных сил не осталось.
-- Зачем вы заставляете его, Перт Иванович? -- Укоризненно обратился к фельдмаршалу Воронцов. -- Вы же видите, путь левой руки для вашего брата невозможен. Как и для большинства наших братьев.
Петр только фыркнул.
-- Он и так прекрасно служит на своем месте.
Фаворит бросил на Воронцова благодарный взгляд.
-- Однако, молодой человек, -- продолжал Роман Илларионович, -- Коль скоро вы узнали о предстоящем действе, вам придется присутствовать. -- Он жестом прервал возмущенный возглас Шувалова. -- Вы знаете, что такова элементарная предосторожность. Связав себя общим обрядом, братья уже не могут выдать друг друга. Не мы завели эти правила. И тем более странно будет, если люди столь высокого посвящения, как мы с вами, начнут нарушать святая святых ордена -- его законы.
Иван Иванович склонил голову. Ему нечего было возразить. Воронцов прав. Но почему, черт возьми, он с каждым шагом увязает все глубже и глубже там, куда и наступать-то не собирался? Почему с каждым новым откровением о жизни братства, ему все сильнее хочется бежать, куда глаза глядят? Но нельзя. Уже нельзя. Слишком поздно.