- Слушай, Длинный. Этот чертов слуга сидит на свертке. Ты сейчас иди к воротам, позвони, а потом сматывайся. Он пойдет открывать, а я подменю сверток. Только смывайся сразу, чтобы он тебя не видел. Тогда он решит, что ему просто почудилось. Только не сразу звони, дай мне дойти до кухни.
Педро быстро вернулся к кухонным дверям. Через минуту раздался звонок. Слуга сразу поднялся, застегнул пиджак и направился по коридору к парадному входу. Педро Пуля проскользнул в буфетную, поменял пакеты и стремглав бросился из усадьбы. Перепрыгнув через ограду, он свистнул своих товарищей. Кот появился сразу, зато Жоан Длинный исчез. Они походили по улице взад-вперед, но негр не появился. Педро забеспокоился: вдруг слуге удалось схватить Длинного? Но ведь он не слышал никакого шума.
Педро сказал Коту:
- Если через минуту не появится, придется снова туда лезть.
Они опять посвистали и не получили ответа.
- Пошли, - решил Педро Пуля.
Но тут они услышали ответный свист, а через минуту и сам Длинный стоял рядом.
- Куда ты запропастился?
Кот схватил собаку за ошейник и втолкнул во двор. Потом они сняли с засова веревку и быстро пошли прочь. Только теперь Жоан Длинный объяснил:
- Когда я нажал на звонок, эта дама наверху ужасно испугалась. Подбежала к окну, распахнула. Я подумал: хочет выброситься. А взгляд такой, что даже страшно. И плачет. Мне так жалко ее стало... Я взял и забрался по трубе, сказал, что б не плакала - не из-за чего. Сказал, что стянули мы эти бумаги. Ну, пока объяснял все, задержался малость.
Кот, очень заинтересованный, спросил:
- Ну и как она? Хороша?
- Да, очень хорошая. Погладила меня по голове, сказала: спасибо, благослови тебя бог.
- Ну и осел же ты. Я тебя спрашиваю, хороша ли она в постели. Ну, бедрастая ли и все такое...
Негр не ответил. Педро Пуля хлопнул его по плечу, и Жоан Длинный понял, что вожак одобряет его поступок. Тогда его лицо расплылось в довольной улыбке. В эту минуту к дому подъехал автомобиль.
- Хотел бы я посмотреть, какая физиономия будет у этого португалишки, когда его хозяин развернет пакет, а там совсем не то, что они думают,
- негромко заметил Длинный.
И капитаны (они были уже на другой улице) громко расхохотались. И смех этот - такой заразительный, безудержный и свободный - звучал, как гимн простого народа Баии.
ОГНИ КАРУСЕЛИ
"Большая японская карусель" была всего лишь маленькой отечественной каруселью, вернувшейся из печального странствия по сонным провинциальным городкам штата, где она скрашивала едва теплившуюся жизнь в долгие зимние месяцы, когда дождь льет не переставая, а до рождества еще так далеко1.
Из-за того, что яркие прежде краски выцвели, и синий стал грязно-белым, а красный - бледно-розовым, а некоторые лошадки поломались, хозяин карусели, папаша Франса, решил поставить ее не в центре города, а на окраине - в Итапажипи. Люди там не такие богатые, есть чисто рабочие кварталы, а
1 не следует забывать, что в южном полушарии рождество приходится на середину лета.
ребятишки из бедных семей будут рады и такой старой
облезлой карусели. Кроме всего прочего, парусиновый тент разорвался в нескольких местах, в центре зияла огромная дыра, и работа карусели зависела теперь от погоды.
Ах, какой красивой была когда-то карусель - гордость детворы в Масейо1. В то время она стояла рядом с колесом обозрения и театром теней на одной из центральных площадей. По воскресеньям и праздникам дети из богатых семей - мальчики, в матросских и бархатных костюмчиках, и девочки, в тонких шелковых платьях или фламандских народных костюмах с белыми передничками - приходили покататься на своей лошадке, а самые маленькие садились на скамейки, вместе с гувернантками. Их отцы шли на колесо обозрения или в театр теней, где в толкучке могли, будто случайно, прижаться к бедру соседки. В те времена луна-парк папашиФрансы был радостью города. И больше всего прибыли давала карусель, крутясь без устали и сверкая разноцветными огнями. В то время папаша Франса считал, что жизнь - отличная штука, что все женщины - красавицы, а мужчины - верные друзья. К сожалению, еще он считал, что выпивка - тоже вещь неплохая: она делает женщин еще красивее, а мужчин - дружелюбнее. И он пропил сначала театр теней, потом - колесо обозрения. Затем подошла очередь карусели. Но поскольку папаша Франса испытывал к карусели особую привязанность и ни за что не хотел с ней расставаться, то однажды ночью с помощью друзей разобрал ее и отправился в странствие по городам Алагоаса и Сержипи2. А многочисленные кредиторы отводили душу, кляня его последними словами. Много поездил папаша Франса со своей каруселью. Побывав во всех городишках обоих штатов, не
1 город в штате Алагоас.
2 штаты северо-востока Бразилии.
пропуская по пути ни одного бара, он добрался наконец до штата Баия, где и произошла его встреча с бандой Лампиана. Папаша Франса застрял тогда в одном бедном поселке, в глубине штата. У него не было денег не только на перевозку карусели: он не мог заплатить за жалкий номер в единственной в городке гостинице, за глоток кашасы, за кружку теплого пива - он был бы рад и такому. Карусель, сооруженная на траве Соборной площади, стояла без дела целую неделю. Папаша Франса наделся, что в субботу и воскресенье ему удастся собрать какую-нибудь мелочь, чтобы перебраться в местечко получше. Но в пятницу в поселок вторгся Лампиан с двадцатью двумя головорезами, и карусели пришлось покрутиться. Известные своей жестокостью бандиты, на совести которых были десятки загубленных жизней, восхищались красотой карусели и были счастливы, как дети, любуясь ее кружащимися огоньками, слушая старинную мелодию пианолы, взбираясь на поломанных лошадок. И карусель папаши Франсы спасла городок от разграбления, девушек - от позора, мужчин - от смерти. Только двоих солдат Байянской полиции застрелили кангасейро, когда те чистили ботинки у полицейского поста, но и то до того, как увидели карусель на Соборной площади. Потому что в эту ночь, испытав наивысшее счастье, Лампиан мог помиловать даже полицейских. Да, они радовались, как мальчишки, потому что в детстве, в глухом и нищем сертане им не довелось узнать, какое это счастье - забраться на деревянную лошадку и покататься на карусели под звуки пианолы, любуясь разноцветными огнями - синими, зелеными, желтыми, фиолетовыми, красными...
Красными, как кровь замученных жертв.
Все это папаша Франса рассказал Сухостою (тот был ужасно взволнован) и Хромому, в тот вечер, когда познакомился с ними в "Приюте моряка" и пригласил в помощники на все время, пока карусель будет стоять в Итапажипи. Он не мог назначить им твердого жалованья, но, возможно, милрейсов по пять за вечер они и получат. А когда Сухостой продемонстрировал свое умение подражать разным животным, папаша Франса пришел в совершеннейший восторг, поставил еще бутылку пива и заявил, что Сухостой будет зазывать у входа публику, а Хромой помогать ему с машиной и следить за пианолой. Он же будет продавать входные билеты во время остановок, а во время работы карусели, этим займется Сухостой. "А время от времени, - сказал папаша Франса, - один сходит промочить горло, пока другой работает за двоих". Никогда ни одно предложение мальчишки не встречали с таким восторгом. Они и раньше много раз видели карусель, но всегда издали, в ореоле тайны, а на ее быстрых лошадках восседали богатые капризные мальчишки. Хромой однажды (в тот день, когда ему удалось пробраться на площадку аттракционов в Городском саду) дошел даже до того, что купил билет на карусель, но сторож прогнал его, потому что он был в грязных лохмотьях. Потом кассир не хотел возвращать ему деньги за билет, и Хромому не оставалось ничего другого, как сунуть руку в открытый ящик билетной кассы, схватить мелочь и как можно быстрее исчезнуть из парка. Везде раздавались крики: "Вор!", "Держи вора!", поднялась ужасная суматоха, а Хромой преспокойно спустился к Гамбоа де Сима, унося в карманах по крайней мере раз в пять больше, чем он заплатил за билет. Но Хромой, без сомнения, предпочел бы прокатиться на карусели, верхом на сказочном коне с головой дракона - самом загадочном и притягательном элементе того чуда, каким была для него карусель. С этого самого дня он еще сильнее возненавидел сторожей и полюбил недоступные карусели. И вот теперь, вдруг, появляется человек и совершает чудо: предлагает провести несколько дней рядом с настоящей каруселью, кататься на ее лошадках, видеть вблизи, как кружатся ее разноцветные огни, да еще угощает за это пивом. Для Хромого папаша Франса не был жалким пьяницей, которого он встретил в дешевой забегаловке. В его глазах он был существом сверхъестественным, чем-то вроде Христа, которому молится Фитиль, или Шангур, в которого верят Жоан Длинный и Божий Любимчик. Ни падре Жозе Педро, ни мать святого дон' Анинья не могут совершить этого чуда: байянской ночью на площади в Итапажипи по воле Хромого закружатся, как сумасшедшие, огни карусели. Это какой-то сон, но совсем не похожий на те кошмары, что обычно терзают его бесконечными тоскливыми ночами. Хромой почувствовал, как на глаза наворачиваются слезы, впервые в жизни вызванные не болью или ненавистью. И он взирал сквозь слезы на папашу Франсу, как на божество. Ради него он был готов... любому перерезать горло ножом, который носил за поясом под черным жилетом, служившим ему пиджаком.
- Красотища, - сказал Педро Пуля, разглядывая карусель.
Жоан Длинный тоже смотрел во все глаза. Уже были развешаны лампочки - синие, зеленые, желтые, красные.
Да, карусель папаши Франсы и старая, и облезлая, но есть в ней какое-то особое очарование. Может, оно скрывается в разноцветных лампочках, в музыке пианолы (забытые вальсы ушедших времен), или в деревянных лошадках и уточках для самых маленьких. В ней есть свое очарование, это признают все, но, по единодушному мнению капитанов песка, она великолепна. Пусть она старая, разбитая и облезлая, какое это имеет значение, если она приносит радость детям?
Это была потрясающая новость! Когда Хромой сообщил, что они с Сухостоем будут несколько дней работать на карусели, многие не поверили, думая, что это очередная шуточка Хромого. Решили спросить у Сухостоя, который, как всегда, молча сидел в своем углу, нечесаный, с растрепанными курчавыми волосами, и вертел в руках револьвер, украденный в оружейной лавке. Сухостой утвердительно кивнул и добавил:
- На ней катался сам Лампиан. Лампиан - мой крестный.
Хромой сказал, что завтра к вечеру карусель установят, и тогда можно будет на нее посмотреть. Он пригласил капитанов полюбоваться каруселью и ушел на встречу с папашей Франсой. В эту минуту все в складе почувствовали в глубине своих маленьких сердец зависть к Хромому, к его невероятному счастью. Даже Фитиль, у которого были его иконы, даже Жоан Длинный, который должен пойти вечером с Божьим Любимчиком на кандомблэ Прокопиу в Матату, даже Профессор, у которого были его книги, и, кто знает, может быть, даже Педро Пуля, который не питал зависти никогда и ни к кому, потому что он был вожаком. Да, все завидовали ему и Сухостою, который не обращал на товарищей никакого внимания. Презрительно щурясь и скаля зубы в злобной гримасе, он целился из своего револьвера то в кого-нибудь из мальчишек, то в пробегавшую мимо крысу, то в усыпанное звездами небо.
На следующий вечер все капитаны вместе с Хромым и Сухостоем (которые целый день помогали папаше Франсе) пошли посмотреть на собранную карусель. И мальчишки замерли, ахнув от восхищения, до глубины души пораженные ее красотой. Хромой показал им все, каждую деталь. Сухостой подводил одного за другим к лошадке, на которой катался его крестный отец, Виргулино Феррейра Лампиан. Их было около сотни - столько мальчишек любовались старой каруселью папаши Франсы, пьянствовавшего в этот час в "Приюте моряка". Хромой показывал механизм, приводящий в движение карусель, с такой гордостью, словно маленький, часто выходивший из строя мотор был его собственностью. Сухостой не мог расстаться с лошадкой Лампиана. Хромой очень боялся, как бы ребята не испортили карусель, и не давал к ней даже прикоснуться.
Вдруг Профессор спросил:
- А ты уже умеешь управляться с машиной?
- Нет еще, - с явной неохотой признался Хромой, - завтра сеу Франса меня научит.
- Значит, завтра, когда все разойдутся, ты сможешь пустить ее только для нас. Включишь - и мы покатаемся.
Педро Пуля с энтузиазмом поддержал эту идею. Остальные, затаив дыхание, ждали, что ответит Хромой. И когда тот согласился, многие захлопали в ладоши, другие закричали "ура!". Сухостой оставил, наконец, лошадь Лампиана и подошел к ним:
- Хотите, покажу кое-что?
Конечно, все хотели. Сертанежо забрался на карусель, завел пианолу, и полилась мелодия старинного вальса. Суровое лицо Сухостоя потеплело. Он смотрел на пианолу, смотрел на счастливые лица мальчишек. Как в храме внимали они звукам, что лились из самого сердца карусели. И только для них, нищих и отважных капитанов песка, звучала волшебная музыка, умножая магию этой Байянской ночи. Все молчали, потрясенные. Какой-то рабочий, увидев на площади группу мальчишек, подошел к ним и замер, покоренный старинной мелодией. И тут из-за тучи выплыла огромная луна, и звезды заблистали еще ярче, и море совсем успокоилось (может быть, сама Йеманжар вышла на берег послушать музыку?), и город казался огромной каруселью, где на невидимых конях кружились капитаны песка. И в эти минуты они чувствовали себя хозяевами города. И любили друг друга, как братья, потому что им, никогда не знавшим ни заботы, ни ласки, музыка дала и нежность, и человеческое тепло. И Сухостой наверняка забыл сейчас о Лампиане. Педро Пуля не мечтал стать когда-нибудь вожаком всех бродяг Баии. А Хромому не хотелось броситься в море, чтобы видать прекрасные сны. Потому что музыка льется из сердца карусели только для них и для этого рабочего. Это был вальс, старинный и печальный, всеми забытый в этом городе.
Люди стекаются со всех улиц. Сегодня субботний вечер, завтра не нужно идти на работу, поэтому они не торопятся домой. Многие сидят в барах: в "Приюте моряка" полно народу, но те, у кого есть дети, идут на площадь. Она плохо освещена, зато лучше видны летящие огни карусели. Дети любуются ими и хлопают в ладоши. У входа Сухостой подражает голосам зверей, зазывая публику. На нем надет патронташ, крест-накрест, словно он только что из сертана. Папаша Франса подумал, что это привлечет внимание публики, и Сухостой в самом деле похож на настоящего кангасейро в кожаной шляпе, с патронташем на груди. Он кричит на разные голоса, пока перед ним не соберется толпа: мужчины, женщины, дети. Тогда он продает желающим билеты. Площадь охвачена весельем: огни карусели радуют всех. В центре Хромой, на корточках, помогает папаше Франсе завести мотор. И карусель крутится вместе с детьми, пианола играет свои старинные вальсы, Сухостой продает билеты.
По площади гуляют парочки влюбленных. Матери семейств покупают пломбир и эскимо. Какой-то поэт, сидя у моря, сочиняет поэму об огнях карусели и радости детей. Карусель освещает всю площадь и все сердца. Ежеминутно с улиц и переулков вливаются на площадь все новые и новые толпы народа. Сухостой, одетый кангасейро, зазывает публику. Когда карусель останавливается, дети гурьбой бросаются к ней, на ходу показывая билеты, их невозможно сдержать. Если кому-то не хватает места, он остается, чуть не плача, и с нетерпением ждет своей очереди. А когда карусель останавливается, многие не хотят слезать, и тогда приходится вмешиваться Хромому:
- Ну-ка, давай, давай отсюда. Или покупай другой билет.
Только так дети покидают полюбившихся лошадок, без устали бегущих по кругу. Их место занимают другие, и вновь несутся неутомимые скакуны, летят разноцветные огоньки, сливаясь в один удивительный нимб, и пианола играет свои старинные мелодии. На скамейки садятся влюбленные,
и пока карусель крутится, шепчут друг другу слова любви. А некоторые даже целуются, когда мотор выходит из строя, и огни гаснут. Тогда папаша Франса и Хромой склоняются над мотором и ищут неисправность, пока бег не начнется снова, положив конец возмущенным крикам детей. Хромой узнал уже все тайны мотора. Наступает момент, когда папаша Франса велит Хромому подменить Сухостоя на продаже билетов, чтобы тот мог покататься на карусели. И мальчишка всегда выбирает лошадку, которая служила Лампиану. Карусель вращается, Сухостою кажется, что под ним настоящий конь, а в руках - карабин. Он целится в тех, кто сидит впереди, нажимает на курок и видит, как, сраженные пулей, они падают, умытые кровью... А лошадь бежит все быстрей и быстрей, и Сухостой снова и снова нажимает на курок и убивает всех вокруг, потому что все они полицейские на службе у богатых фазендейро. Потом он грабит деревни, города, поезда, всегда верхом на своем коне, не выпуская винтовки из рук.