Они вышли на улицу. Сачок докуривал свой бычок, обмахиваясь соломенной шляпой.
Педро Пуля заметил:
- Верно, я и в самом деле ничего себе. Эта вон - клюнула.
Сачок презрительно сплюнул:
- Еще бы... Волосы, как у девчонки, весь в кудряшках.
Педро рассмеялся и показал Сачку кулак:
- Брось завидовать, ленивый мулат.
Сачок перевел разговор на другое:
- А что с золотишком?
- Это работа для Хромого. Завтра он попытается проникнуть в дом и задержаться там на несколько дней. А когда все как следует разузнает, наведаемся мы, человек пять или шесть, и унесем самое ценное.
- И ты упустишь птичку?
- Эту? - Сегодня же будет моей. К девяти я сюда вернусь.
Педро оглянулся. Служанка, облокотившись на ограду, смотрела им вслед. Он помахал ей рукой. Она ответила. Сачок процедил сквозь зубы:
- Везет же некоторым...
На следующий день, около половины двенадцатого Хромой стоял у входной двери. Когда он позвонил, служанка все еще вспоминала ночь, проведенную с Педро в своей комнате в Гарсии, и не услышала звонка. Мальчишка позвонил снова, и в окне второго этажа показалась седая сеньора, которая смотрела на него, близоруко щурясь.
- Чего тебе, сынок?
- Дона, я бедный сирота...
Сеньора сделала знак рукой, чтобы он подождал, и через несколько минут стояла у ворот, не слушая извинений служанки.
- Говори, сын мой,- она не отрывала взгляда от лохмотьев Хромого.
- Дона, отца у меня нет, а несколько дней назад Господь призвал на небо мою мать, - он показал черную повязку на рукаве (это была лента, снятая с новой шляпы Кота, который потом очень возмущался).- Я один на всем белом свете. И никто не хочет брать меня на работу - я ведь хромаю. А я совсем голодный: два дня у меня крошки во рту не было, и жить мне негде...
Казалось он сейчас расплачется. На женщину речь Хромого произвела сильное впечатление:
- Ты калека, мой мальчик?
Хромой продемонстрировал увечную ногу, прошелся перед сеньорой, подчеркивая свой физический недостаток. Женщина смотрела на него с состраданием:
- От чего умерла твоя мать?
- Сам не знаю. С ней сделалось что-то странное, какая-то лихорадка. Бедняжка сгорела за пять дней. И оставила меня одного на свете. Если б я мог выносить тяжелую работу, я бы устроился. А при таком увечье - разве что по дому... Вам, сеньора, не нужен мальчик, чтобы ходить за покупками? Если нужен, дона...
И поскольку Хромой думал, что она колеблется, он для пущей убедительности добавил, чуть не плача:
- Если бы я захотел, то связался с какими-нибудь воришками, с этими песчаными капитанами. Но я не из таких. Я хочу честно зарабатывать свой хлеб. Только тяжелой работы мне не вынести. Я бедный сирота, сеньора, умираю с голоду.
Но женщина не раздумывала. Она вспомнила своего сына, умершего в таком же возрасте. Эта смерть убила радость жизни в ее душе и душе ее мужа. Но у мужа, по крайне мере, есть работа, его коллекции, а ей остались только воспоминания о сыне, так рано их покинувшем. Поэтому так ласково смотрела она на Хромого, едва прикрытого какими-то жуткими лохмотьях, и обращалась к нему с необычной нежностью. Служанка удивилась, впервые услышав в голосе своей хозяйки радостные нотки:
Входи, сынок. Я найду для тебя какое-нибудь дело в саду, а пока ты просто поживешь у нас...- она положила свою тонкую аристократическую руку, на которой сверкало кольцо с крупным драгоценным камнем, на грязную голову Хромого и сказала служанке:
Мария Жозе, приготовь комнату над гаражом для этого мальчика. Отведи его в ванную, дай халат Рауля, а потом накорми.
- А как же ваш завтрак, дона Эстер?
- Ничего. Сначала накорми мальчика. Ведь он два дня ничего не ел, бедняжка.
Хромой молчал и лишь вытирал кулаком лицемерные слезы.
- Не плачь, все будет хорошо, - сказала сеньора и погладила его по лицу.
- Вы такая добрая. Дай вам Бог, сеньора...
Потом хозяйка спросила, как его зовут, и Хромой выпалил первое, что пришло в голову:
- Августо...- и поскольку он повторял про себя это имя, чтобы не забыть, как его зовут, то не сразу заметил, как оно взволновало дону Эстер.
- Августо... Возможно ли? Боже мой...- шептала она. Но, заметив, с каким удивлением смотрит на нее мальчик, сказала звонким голосом:
- Моего покойного сына тоже звали Августо. Он был примерно твоих лет. Но входи же, входи, сынок. Умойся перед завтраком.
Взволнованная донна Эстер не отходила от него ни на шаг. Когда служанка, показав ванную, дала ему халат, а потом ушла прибирать комнату над гаражом (шофер уволился, и комната пустовала), она сказала остановившемуся в дверях ванны Хромому:
- Можешь выбросить эту одежду. Мария Жозе потом принесет другую...- и ушла.
Хромой смотрел ей вслед и чувствовал, как в душе у него поднимается злость, но не понимал на нее или на себя самого.
Дона Эстер сидела за своим журнальным столиком и, замерев, смотрела в одну точку. Со стороны можно было подумать, что она всматривается в даль. Но она всматривалась в себя, в свое прошлое, и перед ее глазами оживали воспоминания, которые она много лет назад похоронила в душе. Она видела мальчика в матросском костюмчике, такого же возраста, как этот сирота. Мальчик бегал по саду другого дома, из которого они переехали после его смерти. Он был полон жизни, любил смеяться и прыгать. Когда он уставал бегать за котом, качаться на качелях, играть во дворе с овчаркой, он приходил к доне Эстер, обнимал за шею, целовал и садился рядом; разглядывал книги с картинками, учился читать и писать. Чтобы не расставаться с ним как можно дольше, они решили дать сыну начальное образование дома. Но в один ужасный день (глаза доны Эстер наполнились слезами) он заболел, и через несколько дней из ворот вынесли маленький гробик. А она изумленно смотрела вслед, не в силах поверить, что ее сын умер. Его портрет висит в ее комнате, но он всегда прикрыт занавесью: она не хочет снова смотреть в лицо сына, не хочет будить свою тоску. Вся его одежда заперта в маленьком чемоданчике, и дона Эстер никогда до него не дотрагивается. Но сейчас она достает из шкатулки с драгоценностями ключ. И медленно, очень медленно подходит к чемоданчику. Пододвигает стул. Садится. Дрожащими руками открывает крышку. Рассматривает брюки и рубашечки, матросский костюм, маленькие пижамы и футболки. Дона Эстер прижимает к груди матросский костюмчик, словно обнимает своего сына. И плачет в голос.
Сегодня бедный беспризорный мальчик постучал в ее дверь. После смерти сына она не хотела больше иметь детей, не хотела даже видеть их, чтобы не оживлять воспоминаний. Но сегодня несчастный ребенок, бедный и одинокий, увечный и печальный, которого зовут Августо, как и ее сына, постучался в дверь ее дома, моля о хлебе, приюте и любви. Поэтому у нее хватает мужества открыть чемоданчик, где хранится одежда сына. Поэтому она достает этот синий матросский костюмчик, который он так любил. Ведь к доне Эстер в образе этого оборванного хромого ребенка, без отца, без матери, вернулся сегодня ее сын. Он вернулся, и она плачет не только от горя. Вернулся ее сын, худой, изголодавшийся, в лохмотьях. Но скоро он станет прежним Августо - веселым, счастливым. Он опять прибежит, и обнимет ее за шею, и будет читать слова по букварю.
Дона Эстер встает. Она уносит с собой синий матросский костюм. И одетый в него Хромой съедает лучший в своей жизни завтрак. Если бы матроска была сшита специально для него, и то она не сидела бы лучше. Когда Хромой посмотрелся в гостиной в зеркало, то не сразу узнал себя. Он вымылся, служанка напомадила ему волосы, надушила. Рассматривая себя в зеркале, Хромой пригладил волосы, поправил одежду. Матроска была просто прелесть! Тут Хромой вспомнил Кота и улыбнулся. Многое он отдал бы сейчас за то, чтобы Кот увидел его таким франтом. На ногах у Хромого были новые туфли, но, по правде, они ему не очень нравились. Туфли были украшены бантиками и напоминали женские. Ну, на что это похоже - матросский костюм с женскими туфлями? Ему захотелось покурить, и он вышел в сад. Хромой никогда не отказывал себе в удовольствии выкурить папироску после завтрака. Очень часто у него не было не только завтрака, но и обеда, а вот окурок сигареты или сигары находился всегда. Здесь приходилось обладать осторожностью, не курить открыто. Если бы его оставили на кухне вместе с прислугой, как это бывало в других домах, он мог бы курить, говорить на жаргоне песчаных капитанов. Но на этот раз его вымыли, одели во все новое, напомадили волосы и надушили. А потом накормили в столовой. Во время завтрака сеньора разговаривала с ним, как с мальчиком из хорошей семьи. И теперь отправила его поиграть в саду, где рыжий кот по кличке Брелок грелся на солнышке. Хромой уселся на скамейку, вытащил из кармана пачку дешевых сигарет. Переодеваясь, он не забыл о них. Он зажег сигарету и с наслаждением затянулся, размышляя о своей новой жизни. Он уже не однократно проделывал подобное: проникал в богатые дома под видом бедного и убогого сироты и в таком качестве проводил там несколько дней, чтобы как следует все разведать: где хранятся ценные вещи, как удобнее скрыться в случае опасности. Потом в этот дом наведывались капитаны и уносили все самое ценное. В это время Хромой в складе ждал их возвращения. Это были самые счастливые минуты в его жизни - его переполняла радость, радость мщения. Потому что, если его и пускали в те дома, если давали еду и ночлег, то делали это с таким видом, словно исполняли неприятную и обременительную обязанность. Хозяева дома старались не приближаться к нему, не предлагали помыться, никогда не находилось у них доброго слова. Они смотрели на него так, будто спрашивали, когда же он наконец уберется. И очень часто хозяйка, растроганная его историей, рассказанной у дверей со слезами в голосе, даже не пыталась скрыть, как она раскаивается в своем необдуманном поступке. Хромой чувствовал, что, давая ему приют, они стараются искупить свои грехи. Потому что все они виноваты в несчастьях беспризорных детей. И он ненавидел этих приличных господ всепоглощающей ненавистью. Он испытывал огромную радость (пожалуй, единственную в своей жизни), представляя, как негодуют эти люди, когда понимают, что изголодавшийся, тощий, нищий мальчишка был лазутчиком, который указал другим голодным мальчишкам, где хранятся самые ценные
вещи. Но сейчас все по-другому. Его не кормили, как нищего, на кухне, не выставляли на ночь во двор. Ему дали одежду, комнату, еду в столовой. Его встретили словно гостя, словно дорогого гостя. И прячась от хозяйских глаз (он спрашивает самого себя, почему бы ему не курить открыто), Хромой думает о том, что же, в конце концов, с ним происходит, -
и не понимает. Он хмуриться, вспоминая дни в тюрьме, побои, кошмары, которые возвращаются каждую ночь. Внезапно его охватывает страх: вдруг эти люди будут добры к нему. Да, он ужасно боится, что они отнесутся к нему по-человечески. Он не понимал даже, откуда у него этот страх, но он боялся. Хромой поднимается, покидает свое укрытие и идет прямо под окна сеньоры. Пусть видит, что он пропащий мальчишка, что не заслуживает ни комнаты, ни новой одежды, ни завтрака в столовой. Пусть отошлет его на кухню, тогда он сможет мстить дальше, сможет сохранить ненависть в своем сердце. Если он лишится ее, то погибнет, потому что тогда его жизнь потеряет всякий смысл. И Хромой как наяву видит того человека в жилете, слышит его садистский смех. Этот смех всегда будет стоять между ним и добротой доны Эстер, милосердием падре Жозе Педро, солидарностью мускулистых грузчиков, друзей забастовщика Жоана де Адама. Он всегда останется одиноким и будет ненавидеть их всех - белых и негров, мужчин и женщин, богатых и бедных. И не нужна ему ни любовь, ни доброта.
Ближе к вечеру вернулся со службы хозяин дома, сеньор Рауль. Он был очень известным адвокатом, составившим имя и состояние успешным ведением дел, профессором юридического факультета, но прежде всего - коллекционером. Он собрал прекрасную коллекцию картин, старинных монет, редких произведений искусства, Хромой видел, как сеньор Рауль вошел в дом. Сам Хромой в это время рассматривал картинки в детской книжке и смеялся над глупым слоном, которого обманула обезьяна. Не замечая его, сеньор Рауль поднялся по лестнице. Однако вскоре за Хромым пришла служанка и отвела его в комнату доны Эстер. Сеньор Рауль уже без пиджака, курил сигарету и ободряюще улыбнулся мальчику, поскольку тот замешкался в дверях, делая вид, что ужасно стесняется:
- Входи же, входи...