- Все равно, что в гроб лечь да отправиться на кладбище. Все равно, что в гроб...
Сачок не знал, что еще сказать. Хромой процедил сквозь зубы:
- Что еще?
- Ничего. Ничего. Я ничего не знаю... Ради Бога, не спрашивайте...- Сачок опустил голову, и она бессильно поникла на тощей шее. Он говорил едва слышно, словно этот кошмар стоял у него перед глазами. - Там, как на кладбище. Кругом одни мертвые.
Сачок умолял взглядом не задавать ему вопросов. Жоан Длинный сказал остальным:
- Не будем ни о чем его спрашивать...
Сачок только махнул рукой:
- Не надо. Слишком жутко...
Профессор смотрел на грудь Сачка. Она вся была изрыта оспой. Но слева, там, где сердце, он увидел звезду.
Звезда вместо сердца. СУДЬБА
Они заняли столик в углу. Кот вытащил колоду, но ни Педро Пуля, ни Жоан Длинный, ни Профессор, ни тем более Сачок на это не отреагировали. Им нужно было дождаться Божьего Любимчика. Все столики в "Приюте моряка" были заняты. Долгое время таверна пустовала. Оспа была тому причиной. Теперь, когда она убралась из города, люди вспоминали умерших. Кто-то заговорил об инфекционных бараках. "Горе родиться бедняком", - сказал какой-то матрос. Кто-то попросил кашасы. Все замолчали, раздавался только звон стаканов. И тогда какой-то старик сказал:
- Никто не может изменить свою судьбу. Она творится там, наверху, - он указал на небо.
Но с другого столика раздался голос Жоана де Адама:
- Придет день, и мы изменим свою судьбу.
Педро Пуля вскинул голову. Профессор молча улыбался. Жоан Длинный и Сачок, похоже, были согласны со стариком, который снова повторил:
- Нельзя изменить свою судьбу. Уж кому что на роду написано...
- Придет день, и мы изменим ее, - сказал вдруг Педро Пуля, и все повернулись в его сторону.
- Ты-то что в этом понимаешь, парень? - спросил старик.
- Это сын Блондина, в нем говорит отцовская кровь, - объяснил Жоан де Адам, и все посмотрели на Пулю с уважением. - Его отец погиб за то, чтобы изменить нашу судьбу.
Жоан де Адам обвел всех взглядом. Старик замолчал и тоже посмотрел на Педро с уважением. У людей снова появилась надежда. В таверну с улицы долетели звуки самбы: кто-то настраивал гитару.
НОЧЬ ВЕЛИКОГО ПОКОЯ ТВОИХ ГЛАЗ
ДОЧЬ УМЕРШИХ ОТ ОСПЫ
На холме снова звучала музыка. Бродяги играли на гитаре, пели песни, сочиняли самбы, которые продавали потом популярным городским музыкантам. В кабачке Диоклесио снова каждый вечер стали собираться люди. Из-за оспы жизнь на холме замерла. Веселье уступило место слезам и причитаниям женщин и детей. Мужчины проходили, опустив голову, домой или на работу. И каждый день по неровным склонам холма несли на дальнее кладбище черные гробы взрослых, белые гробы невинных девушек, маленькие детские гробики. Но этим еще посчастливилось умереть дома. Страшнее, когда санитары засовывали в мешки еще живых людей и увозили их в инфекционные бараки. Родные оплакивали их, как покойников, потому что знали: домой они не вернутся. Ни гитарный аккорд, ни сочный голос негра не нарушали скорбной тишины. Только молитвы часовых да судорожные рыдания женщин. Таким был холм, когда Эстевана увезли в инфекционный барак. Он не вернулся, и однажды Маргарида, его жена, узнала, что он умер. В тот же день у нее самой начался жар. К счастью, заболела она легко, ей удалось скрыть болезнь и не попасть в барак. Понемногу ей становилось лучше. Двое детей под ее руководством делали всю домашнюю работу. От Зе Худышки, правда, было мало пользы: ему недавно исполнилось шесть лет, и он ничего не умел делать. Но Дора, которой шел четырнадцатый год, была настоящей маленькой хозяйкой, очень серьезной; она доставала матери лекарства, ухаживала за ней.
Маргарида стала выздоравливать, когда на холме снова заиграли гитары, потому что эпидемия оспы закончилась. Снова ночи на холме были заполнены музыкой. А Маргарида, хотя и не выздоровела окончательно, отправилась по домам своих постоянных заказчиц за бельем. Вернулась с узлом на спине и пошла стирать к источнику. Она работала весь день под палящим солнцем и под дождем, который начался вечером. На следующий день закончить работу она не смогла, потому что заболела снова, и рецидив был ужасен. А через два дня на кладбище снесли последнюю жертву белой оспы. Дора не плакала. Слезы катились по щекам, но, когда похоронная процессия спускалась с холма, она думала только о Зе Худышке, который просил есть. Брат плакал от страха и голода. Он был слишком мал, чтобы понять, что остался совсем один в этом огромном городе.
В тот день соседи накормили сирот. А на следующее утро араб, которому принадлежали все лачуги на холме, велел все в доме облить спиртом для дезинфекции и очень скоро сдал его новым жильцам, потому что домишко был очень удобно расположен - на самой вершине холма. И пока соседи обсуждали, что делать с сиротами, Дора взяла брата за руку и стала спускаться с холма в город. Она ни с кем не простилась, ее уход был похож на бегство. Зе Худышка шел за сестрой, ничего не понимая. Дора была спокойна. В городе наверняка она найдет кого-нибудь, кто даст ей приют, кто, по крайней мере, позаботится о брате. Она нашла бы где-нибудь место служанки. Ей совсем еще мало лет, но во многих домах предпочитают брать на работу девочек, чтобы меньше платить. Мать как-то говорила о том, чтобы устроить ее в дом одной своей заказчицы. Дора знала адрес и отправилась туда. Холм, звон гитар, самба, которую пел какой-то негр, остались далеко позади. Босые ноги Доры обжигал раскаленный асфальт. Зе Худышка шел веселый, с интересом разглядывая незнакомый ему город, битком набитые трамваи, гудящие автобусы, пеструю уличную толпу. Однажды Дора была с матерью в этом доме. Он находился в Барре, и они добирались туда с тюком выстиранного белья на платформе грузового трамвая. Хозяйка была очень приветлива с Дорой, спросила, не хочет ли та у нее работать. Но Маргарида ответила, что
девочке надо сначала подрасти. Вот туда-то и решила пойти Дора. Она спрашивала дорогу в Барру то у одного, то у другого прохожего. Путь был ужасно длинный, раскаленный асфальт жег босые ноги. Зе Худышка начал просить есть и жаловаться на усталость. Дора утешала его, как могла, и они шли дальше. Но на Кампо Гранди силы малыша кончились. Слишком трудной была дорога для его шести лет. Тогда Дора пошла в булочную и на последние пятьсот рейсов купила два вчерашних батона. Потом посадила Зе на скамейку, дала ему хлеб:
- Ешь и жди меня здесь, слышишь? Я скоро вернусь. Только никуда отсюда не уходи, не то потеряешься.
Зе Худышка, кусая черствую булку, очень серьезно пообещал ей не двигаться с места. Дора поцеловала его и ушла.
Полицейский, у которого она спросила дорогу, похотливо рассматривал ее наметившуюся грудь, развевающиеся на ветру белокурые распущенные волосы. Дора чувствовала усталость во всем теле, обожженные ступни саднили, но она не останавливалась. Номер нужного дома был 611. Дойдя до 59 она остановилась, чтобы передохнуть и подумать, что она скажет хозяйке. Потом снова двинулась в путь. Теперь в довершение ко всем мучениям ее еще терзал голод, ужасный голод тринадцатилетнего подростка, требующий немедленного удовлетворения. Доре хотелось заплакать, упасть прямо на раскаленный асфальт и не двигаться. На нее нахлынула тоска по умершим родителям. Но она собрала все свои силы и пошла дальше.
Дом под номером 611 был огромен. Настоящий дворец. Под окнами росли деревья. На качелях, привязанных к стволу мангейры, сидела девочка, ровесница Доры. Парень лет семнадцати раскачивал ее, оба смеялись. Это были дети хозяев. Дора некоторое время с завистью смотрела на них, потом нажала кнопку звонка. Парень увидел ее, но не двинулся с места. Дора позвонила еще раз, тогда появилась служанка. Дора объяснила, что хотела бы поговорить с хозяйкой, доной Лаурой. Служанка подозрительно смотрела на нее. Но тут парень оставил качели и подошел к воротам. Он внимательно оглядел Дору, отметив про себя ее наметившуюся грудь, голые коленки. Потом спросил:
- Что тебе нужно?
- Я бы хотела поговорить с доной Лаурой. Я дочь Маргариды, которая стирала здесь белье... Видите ли, она умерла...
Парень не сводил глаз с груди девочки. Дора, внучка итальянца и мулатки, была очень красива: огромные глаза, золотистые волосы. Маргарида говорили, что она вся пошла в деда, белокурого итальянца. Дора опустила голову: слишком откровенно парень пялил глаза на ее грудь. Тот тоже смутился и сказал служанке:
- Иди, позови маму.
- Хорошо, сеньор.
Парень достал сигарету, закурил. Выдохнув кольцо дыма, еще раз бросил взгляд на грудь Доры:
- Ты ищешь работу?
- Да, сеньор.
Ветер задрал чуть-чуть подол ее платья, приоткрыв ноги выше колен. У парня сразу появились подлые мысли: вот он еще в постели, Дора приносит ему кофе, а потом...
- Я попрошу маму взять тебя...
Дора поблагодарила, но ей было не по себе от его липких взглядов, хотя она и не понимала их истинный смысл. Подошла дона Лаура, седовласая матрона, следом за ней - дочь, веснушчатая, как кукушечье яйцо, но довольно хорошенькая и смерила Дору подозрительным взглядом.
Дора сказала, что у нее умерла мать:
- Вы хотели взять меня на работу, сеньора...
- От чего умерла Маргарида?
- От оспы, сеньора.
Дора не знала, что, произнеся эти слова, она лишилась возможности получить работу.
- От оспы?
Девчонка испуганно отшатнулась. Даже парень отступил на шаг, подумав, что маленькие груди Доры уже отмечены оспой, и плюнул с отвращением.
- Дело в том, что я уже наняла горничную. Больше мне никто не нужен, - дона Лаура сделала вид, что ей очень жаль отказать, но другого выхода нет.