Р.С.Ф.С.Р.
НКВД
Административное Отделение
Фатежского Районного Исполнительного
Комитета Курского Округа
Ц.Ч.О.
N 140. З.УП. 1930
гор. Фатеж
СПРАВКА
Гр. гор. Фатежа Кураев Николай Никандрович и Кураева Кароля Васильевна, проживающ. по улице Урицкого д.19 избирательных прав не лишены, что и удостоверяется.
Раз мы на крыльях, заверенных подписями и печатями, перенеслись из Японской войны в светлое будущее, есть смысл приоткрыть завесу над тем, как дед после империалистической войны, где он провел три года на Западном и Северном фронтах, снова оказался в Фатеже.
С началом войны, в четырнадцатом году, семья из Фатежа переехала в Воскресенск, где Вильгельм Францевич и Агнесса Карловна по мере сил должны были заменить ушедшего на фронт Николая Никандровича. Как-никак четверо детей, младшая, пожизненно беспартийная, только что родилась, в мае четырнадцатого. В шестнадцатом родится Аркадий.
Окончательно с фронта дед вернулся в Воскресенск в шведской кожаной тужурке, в портупее и опять же с шашкой. Если врачу в казачьем полку шашка нужна хотя бы для единообразия в строю, то зачем шашка главному врачу военно-госпитального поезда, понять сложнее.
Жить двум семьям в одном доме нелегко, и потому, когда в начале 1918 года деда отыскали коллеги и позвали в больницу, которую он по праву считал своей, приглашение принял.
СЛУШАЛИ.
Доклад т. Курдюмова о приглашении на службу доктора Кураева, как опытного хирурга.
По посылке на его имя телеграммы, он, доктор хирург, откликнулся и приехал. Член Отдела Хоз. и Труда т. Евдокимов говорит, что ввиду несостоявшегося Пленума т. Кураев в смысле обеспечения, пока остается открытым.
ПОСТАНОВИЛИ.
Заслушав доклад т. Курдюмова о принятии доктора Кураева, как опытного хирурга на службу.
Принять доктора Кураева на службу по Фатежскому уезду жительство г. Фатеж. Оклад жалованья в месяц 1000 рублей, квартиру для врача Кураева предоставить на усмотрение Отдела Хоз. и Труда и Доктора Кураева. Лошади для разъездов по уезду должны быть предоставлены от Отд. Хозяйства и Труда безвозмездно по требованию врача Кураева.
Утвердить окончательно не позднее 26 июля.
Подлинное за надлежащими подписями
Какой первобытной свежестью веет от этих, корчащихся в поэтическом косноязычии документов! Дух замирает при виде пустившихся в одиночное плавание придаточных предложений, ни к чему не приданных, и причастных оборотов, ни к чему не причастных! Это хочется не декламировать, а петь: «…ввиду несостоявшегося Пленума т. Кураева — пока считать открытым». И музыку мог бы написать великолепный композитор, положивший на музыку «О моя юность! О моя свежесть…» — Георгий Васильевич Свиридов. Не зря же они вместе с ребятами доктора Кураева ходили в Фатеже к Эльзе-Пельзе постигать музыкальные азы. И имя доктора Кураева для композитора Свиридова — не пустой звук!
А как прекрасен нетленный, отпечатанный на буром шершавом картоне документ, не имеющий родовых политических признаков, и потому действительный, надо думать, во все времена и при любой власти.
Предъявителю сего КУРАЕВУ Николаю Никандровичу разрешается свободное передвижение по городу Фатежу и его окрестностям во всякое время дня и ночи, что подписью и приложением печати удостоверяется.
4 ноября 1919 года
Какой гарнизон, под каким флагом простирал свою власть и силу на Фатеж 4 ноября 1919 года? На печати ни черта не разберешь, какая власть из быстро менявшихся в девятнадцатом году в Курской губернии выдала это спасительное приложение к «безвозмездным» лошадям.
Кроме деникинцев, григорьевцев, буденовцев и зеленых была еще какая-то сволочь, именовавшая себя «червоным казачеством». От этих «червоных казаков» в равной мере страдали и белые и красные, но более всех, разумеется, обыватели. «Червоные казаки» были непобедимы, потому что победа им была как бы и не нужна, та, окончательная победа; их вполне удовлетворяла победа на неделю, а то и на пару часов.
Именно «червоные казаки» то ли захватили Фатеж, то ли от кого-то освободили, но двое победителей тут же ворвались в квартиру д-ра Кураева, латавшего в это время в больнице какого-то раненого мерзавца, и тут же вытряхнули из кладовки дивные кожаные чемоданы, с которыми бабушка путешествовала за границей. «Минуточку, господа! — всполошилась бабушка, ей было тогда тридцать восемь. — Терпение, я сейчас найду ключи».
Чемоданы, естественно, были под ключами.
«Червоные казаки» не оставляли впечатление опытных путешественников и о такой невидали, надо думать, не слыхали. Они уставились на хозяйку, что-то деловито разыскивающую. На Большой Московской, куда выходили окна столовой, постреливали и кто-то проносился галопом. Нетерпеливые освободители, устав ждать, выхватили шашки, чтобы полоснуть чемоданы, тащить тяжесть не глядя, было несподручно.
«По шву, господа, по шву!» — быстро подсказала бабушка, привычная к кропотливой и тонкой работе.
Трудно сказать, последовали бы «червоные казаки» бабушкиному совету или нет, но под окном раздалась неуставная команда: «Срывайся!!» и потрошители чемоданов ограничились вербальным выражением неудовольствия за потерянное время. Покинули они нашу семью навсегда, по-английски, не прощаясь, гулко топоча по лестнице калошами, надетыми прямо на толстые вязаные чулки.
Магический «Пропуск № 18», как следует из семейного же предания, был действителен при любой власти довольно долго и потому на всякий случай хранится. Интересно, что «предъявитель сего» не назван ни товарищем, ни господином, даже в должности не помянут, утаил о себе почти все и сам Коробов, подписавшийся начальником гарнизона. Нет, что ни говори, радостно встречать свидетельства того, что на Руси есть люди, способные подняться над политическими, социальными и даже историческими рамками, трезво сознавая необходимость помогать страждущим «во всякое время дня и ночи»…
И почему бы безвестному Коробову, с его умом и добрым сердцем, не быть российским императором?
А подлинный, природный, быть может, уже единственный в России верящий в свою богоданность, не ограничился обходом эскадры на кронштадтском рейде, а прибыл в Ревель, чтобы еще раз полюбоваться стройными «колоннами» кораблей, посетить несокрушимые броненосцы, стремительные крейсера и заботливые транспорты.
Ах, какие броненосцы у нас были в Кронштадте!
Парадный строй кораблей вызывает подростковый энтузиазм и осмысливается как-то по-женски: раз красивы — значит неотразимы, то есть непобедимы. Такими же непобедимыми казались и пехота и кавалерия, великолепно смотревшиеся на парадах и маневрах. Да и сам Куропаткин стал военным министром, идя от победы к победе на смотрах и маневрах. Это ценилось.
Дневник императора.
26-го сентября.
Воскресенье. Проснулся солнечным утром. Красиво выглядел Ревель, когда мы подъезжали к нему в 9 час. На станции встретило все начальство и депутации, пересели в маленький поезд и доехали до «Штандарта», стоявшего в порту. Приятно было попасть на свою милую яхту. В 10 час. была отслужена обедня. Завтракали в 12 ч. Отправился в 3 часа на паров. катере на: «Ослябя», «Орел», «Бородино», «Суворов» и «Имп. Александр III». С предпоследнего смотрел на взрывы контр-мин. Дул свежий NW и поэтому волна ходила на рейде крупная и приставать было трудно. К вечеру стихло. В 8 ч. был обед всем адмиралам и командирам судов 2-й эскадры Тихого океана, красиво стоявшей несколькими колоннами на рейде. Разговаривал с ними на палубе, ночь была ясная, но прохладная.
Маленькое «сокровище» было помещено в каютах Мамà.
Через одиннадцать лет «маленькое сокровище», наследник, начнет свой первый дневник. Об этом с улыбкой напишет Александра Федоровна на фронт, в Ставку, государю, с улыбкой, потому что у Бэби нет времени, он торопится и «днем описывает обед и отход ко сну». «Передай Алексею, — напишет в ответ отец, — что я очень рад, что он начал писать свой дневник. Это научает ясно и кратко выражать свои мысли».
Это очень существенное замечание. Стало быть, государь всерьез считал свой «Дневник», это приложение к камер-фурьерскому журналу, собранием мыслей?! «Проснулся солнечным утром…» «На станции встретило все начальство и депутации…» «Смотрел на взрывы контр-мин…» Понятно, что в таком контексте даже тропарь «Спаси Господи» или «Господи, помоги и спаси Россию!» кажутся мыслью оригинальной и неожиданной.
Было бы наивно на основании одного лишь «Дневника» представить себе жизнь русского императора этакой приятной жизнью дорогого гостя, о котором все заботятся, стараются развлечь, и на котором лежат только легкие обязанности дружеских общений, прогулок, обедов и приемов. За царя, за право влиять на него, вкладывать в него свои мысли, делать орудием в осуществлении своих желаний, соперничало великое множество народа. Плотно окруженный светской и свитской челядью, многообразной родней, иностранными агентами, «Божьими людьми», ловкими авантюристами, он был раздираем на части, он постоянно стоял перед необходимостью выбрать чью-то сторону и по возможности предсказать, как это будет оценено противоположной стороной. Но вся эта борьба «за него», как свидетельствует «Дневник», происходила «вне его», была элементом жизни внешней. Это поразительно, если похвала в «Дневнике» редкость, то брани, порицания, осуждения, резкости совсем нет! Жена честила неугодных «скотами» и «мерзавцами», судила о людях резко и безапелляционно. Он же, зная, что его слово казнит и милует, возвышает и низвергает, был сдержан даже в личном «Дневнике». Сдержан или неподвижен? Иногда кажется, что привычка к перемещению в пространстве, эти обязательные ежедневные прогулки, заменяли внутреннее движение, внутренне он совершенно неподвижен. Человек-символ обречен на эту трагическую неподвижность.
Идет война, война складывается неудачно, но в ее сюжетосложении он никак не участвует; да, его куда-то тянут, толкают, пугают, сулят, надувают, он участвует в принятии ответственных решений, но в нем нет не только азарта игрока, но и азарта болельщика. Он как король на шахматном поле, фигура главнейшая, но с очень короткой сферой активных действий, все обширное поле, простреливаемое из конца в конец любым «офицером», для него лишь пространство для созерцания борьбы за его жизнь и благополучие.
С Дальневосточного театра приходят трагические вести, царь начинает догадываться, что ему, быть может, не говорят всей правды. Но мыслей о том, почему положение складывается именно так, мыслей о том, что следует предпринять для изменения ситуации, на страницах «Дневника» не появляется. Мысли обо всем этом существуют как бы вне его, ему их приносят, он выбирает…
Дневник императора.
1-го октября. Покров Пресвятой Богородицы.