Король, Разумов и Плетнев, должно быть, вылезли из окна - Петька клялся, что в его дежурство они по коридору не проходили. То же утверждали и остальные дежурные. А еще вероятнее, что Король и не поднимался в спальню, а просто свистом вызвал друзей к себе, если только они не ждали его заранее в условленном месте.
- У, черти! Подлецы, гады! - неслось со всех сторон.
Но я замечал и веселые лица, кое у кого в глазах плясали злорадные огоньки. Иронически улыбался Репин. Еще глубже прежнего задумались о чем-то своем Коробочкин, Суржик. В третьем отряде царила совершенная растерянность. Приземистый крепыш Володин стоял неподалеку от волейбольной сетки и молча пожимал плечами, словно отвечая на какой-то ему одному слышный вопрос.
Костик ходил за мною, как привязанный, и, заглядывая снизу в лицо, повторял:
- А где Король? Он в Ленинград поехал, да? Он приедет вечером, да?
И совершенно неизвестно было, что ему отвечать.
- Семен Афанасьевич! - услышал я за своей спиной. - А ведь это не Король горн унес!
Жуков стоял, сунув руки в карманы, и серьезно смотрел мне в лицо. Что-то было у него на уме. Я не мог в эту минуту разобраться, что именно.
- А кто же?
- Не знаю. Только не он.
- Да... и я так думаю.
После ужина я зашел в спальню третьего отряда. Там никто не спал. Все приподнялись на кроватях и посмотрели на меня вопросительно. Я присел на кровать Володина.
- Что, осиротели?
Все закричали наперебой. И ответ был неожиданный:
- Конечно, жалко, что ушел! А только нам лучше. Он одним криком брал -дескать, я тебе сейчас как дам... Ну, и все. С ним не очень поспоришь, рука у него тяжелая, давно известно... Разве у Стеклова так? А у Жукова поглядите - его никто не боится, а порядок!
- Почему вы молчали до сих пор?
- Так мы что? Мы так только...
- Почему молчали, спрашиваю? Бил он вас, что ли?
- Нет, теперь не бил... Это раньше... Но только если поперек пойдешь, он как встряхнет да ка-ак даст!
- Значит, бил?
- Да нет же, Семен Афанасьевич, не бил. Просто возьмет за шиворот и ка-ак...
Добиться толку я не мог. Снова и снова все хором уверяли, что Король вовсе не дрался, а только "как схватит да ка-ак даст!"
- Кого же вы теперь выберете командиром?
- Некого! - единодушно ответили они.
- Ладно. На первое время вашим командиром буду я. Володина ставлю заместителем. За шиворот хватать не буду, но порядка потребую. Все ясно?
- Ясно! - крикнул за всех худой, длинношеий Ванюшка.
- А теперь спать.
На душе было черно. Больше всего хотелось запереться в кабинете и не выходить, но этого я не мог себе позволить. Антон Семенович любил повторять, что научить воспитывать так же легко, как научить математике, обучить фрезерному или токарному делу. Но ведь это не так. Вот я - я прошел такую хорошую школу, я учился у самого Антона Семеновича, видел его работу, помогал ему и сам много думал о виденном - и что же? Я оступился сразу же, на первых шагах.
Что за дурацкие опыты! Зачем я не сказал Королю просто: "Оставайся"? Зачем твердил, что он может идти на все четыре стороны, что я не держу его? Почему я был так уверен, что он останется? Мальчишка уже пошел по верной дороге - зачем было сталкивать его с пути? Что теперь делать? И что же все-таки случилось с горном? Нет, не мог я поверить, что горн унес Король.
Как бы там ни было, а день шел своим чередом, и я был вместе с ребятами - работал с ними, под вечер играл с Жуковым в шахматы, но ни на минуту не отпускала меня мысль об ушедших. Это была не просто мысль - это была боль. И впервые в жизни я мысленно не соглашался с Антоном Семеновичем. "Нельзя, - говорил он, - чтобы мы воспитывали детей при помощи наших сердечных мучений, мучений нашей души. Ведь люди же мы. И если во всякой другой специальности можно обойтись без душевных страданий, то надо и нам без этого обходиться".
Но могу ли я оставаться безучастным к тому, что произошло минувшей ночью? Нет. Могу ли не испытывать боли? Нет. И не только потому мне больно, что Король уже прикипел к моей душе, не только потому, что здесь я чего-то не додумал, не предусмотрел и кляну себя за ошибку. Ведь когда я на второй день своего прихода в Березовую поляну сам отпустил Нарышкина, я сделал это совершенно сознательно. Я предвидел, что мне за это попадет от того же Зимина, что дело может кончиться выговором от гороно. Однако я был убежден, что только так и нужно поступить, что это будет важно для остальных. Я, может быть, даже не узнаю Нарышкина, если встречусь с ним на улице, он не успел стать мне дорог, а все же, когда он ушел, я знал, для себя знал, что продолжаю быть в ответе за него. Может, во всякой другой специальности и можно обойтись без душевной боли, но в нашей?..
19. ПРЯМОЙ РАЗГОВОР
Школа пока была для наших ребят понятием отвлеченным, никак не связанным с их жизнью. Поэтому, ремонтируя парты, доски, учительские столы, ребята вовсе-не задумывались над тем, что осенью сами сядут за эти парты и начнут учиться. Они охотно работали в мастерской потому, что Алексей Саввич сумел сделать эту работу увлекательной, и потому, что наряду с ремонтом школьной мебели - занятием, которое само по себе пока не представляло для них интереса, - они делали и другие вещи, сулившие им много радости.
Мастерская готовила к лету гимнастический городок. Каждый день я благословлял Зимина, приславшего к нам Алексея Саввича. Этот человек знал толк в своем деле. Две наклонные лестницы и две горизонтальные, шесты, трапеции - все это ребята сооружали под его руководством.
На дворе уже было тепло и сухо, и в один прекрасный день мы поставили мачту. Стройную, тонкую сосну очистили от ветвей и коры, клотик сделали объемный: выпилили из фанеры и поместили внутри электрическую лампочку. Выкрасили мачту в белый цвет, а к Первому мая обвили кумачовыми лентами. Флаг взлетал наверх быстро и весело, опускался медленно, торжественно. Теперь мы начинали и кончали день линейкой, флаг поднимал и опускал дежурный командир. Только вот горна у нас не было, и попрежнему ребят будил, звал на работу и ко сну все тот же колокольчик.
Вот врач выслушивает сердце: полные, ровные удары или есть сторонний шум? Так выслушивал я ежедневно и ежечасно организм детского дома. Удары становились все ровнее, ритмичнее. Все больше открытых лиц, ответных улыбок. Весь день не покидала ребят Екатерина Ивановна, весь день напролет - и в мастерской и после работы - проводил с ними Алексей Саввич. Не уходил к себе до позднего вечера и я. Но как в семье невольно больше думают о больном ребенке, чем о здоровом, так я непрестанно думал о троих ушедших. Ездил я в Ленинград, обошел все рынки, исколесил город вдоль и поперек - никаких следов. С той же мыслью ездил в Ленинград и Алексей Саввич. Но и следов тройки нам не удалось найти. Он не признался мне в этом - но, несомненно, с той же целью отпросился в город и Жуков под каким-то пустячным предлогом. Он пропадал весь день, а вернувшись, сказал только:
- Зря проездил.
Беспокоил нас отряд Колышкина. От того, кто стоит во главе отряда, зависит очень много: от него зависит настроение, тон, биение пульса, то, как отряд встречает каждый свой день.
Когда я поутру входил в спальню первого отряда, я ощущал во всех жуковцах что-то вроде нетерпения: вот еще день пришел - как мы его проживем, что он принесет нам? Скорей бы! Интересно! В отряде Колышкина я видел глаза сонные или сумрачные, глаза, которые не хотели встречаться с моими.
Однажды после вечерней линейки я сказал:
- Суржик и Колышкин, перед сном зайдите ко мне.
Они пришли, помялись у дверей, неловко сели в ответ на приглашение, и оба, словно по команде, стали внимательно разглядывать носки собственных башмаков.
Я начал разговор без подходов, в лоб:
- Давайте говорить прямо: вас выбрали командирами в насмешку, чтоб не вы командовали, а над вами стать. Вы, мол, тряпки, что вы можете. Так ведь?
Оба молчали.
- А вы и согласились: да уж, какие мы командиры, куда нам. Неужели у вас нет самолюбия, нет характера? Смотрите, как Стеклов с Жуковым ведут свои отряды! Они и командиры - они и товарищи. Они слушают, что ребята им говорят, но они и с ребят требуют. А вы? Вы от своих ничего не можете добиться, ваши отряды и работают хуже, и в спальнях у вас порядка меньше. Что же, и дальше так будет?
Я хотел во что бы то ни стало расшевелить их. Чтоб они сами сказали, почему у них не идет дело. Но оба опять промолчали.
- Выбрать других недолго, - продолжал я. - Но, по-моему, стыдно вам будет. Неужели ты, Суржик, глупее Стеклова?
- Так у него в отряде кто? У него в отряде одни сопляки, - вдруг сказал Суржик.