Весь остаток дня я был по горло занят своим. Король и Разумов несколько раз попадались мне на глаза. Ни растерянности, ни волнения в них не замечалось. Король заглядывал во все углы и закоулки, жадно всматривался во все новое, - а посмотреть было на что. Он обошел гимнастический городок, прыгнул через яму, пробежал по дорожке, подтянулся на кольцах. Побывал в кухне, зашел в хлев к Тимофею, которого мы все-таки решили продать колхозу имени Ленина. Подсолнушкин мужественно переносил горе предстоящей разлуки, он-то и сказал мне после: "Король тоже говорит - на что, говорит, в детдоме бык?" Он пришел и даже удивился: "О, говорит, как Тимофея раскормили, гладкий стал! Его в совхоз куда-нибудь, а нам он на что?". И наконец пришел Король в мастерскую. Он долго ходил между верстаками, приглядывался и словно даже принюхивался - раздувал ноздри, втягивая смолистый запах стружки. Заглянув как раз в дверь, я, не замеченный им, издали видел, как он молча отстранил Глебова и стал на его место.
- Алексей Саввич, а чего... - затянул было Глебов.
- Иди-ка сюда, - послышалось в ответ, - помоги вот: пройдись наждачком по этим планкам, а то мне некогда ими заниматься.
Глебов принялся за наждачок, а Король так и остался у его верстака. Разумов, ходивший за Королем, как тень, повертелся немного по мастерской и незаметно пристроился в подручные к Жукову, орудовавшему с какими-то досками в дальнем конце.
После вечернего чая ребята не разбрелись, как обычно, кто в клуб, к пинг-понгу или шашкам, кто на баскетбольную площадку или к волейбольной сетке. Нет, сегодня мы все, не сговариваясь, собрались на нашем высоком крыльце, а кому не хватило места на ступенях, расселись прямо на траве. Сидели, перекидывались короткими словами, не ведя общего разговора, но с ощущением общей удачи, события, к которому надо было привыкнуть вместе.
- Семен Афанасьевич, расскажите что-нибудь! - попросил Петька.
- Про коммуну! Правда, расскажите!
Кто-то постарался усесться поудобнее, кто-то придвинулся поближе.
И мне тоже захотелось в этот особенный день вспомнить коммуну, товарищей, Антона Семеновича, поговорить хоть немного о том, о чем думалось так часто, что постоянно было со мной и при мне.
О чем же им рассказать? Я оглядел их. Рассказываешь всем, а мыслью обращаешься иной раз к одному и речь ведешь для него. Видишь: вон тот, сидя на верхней ступеньке, устремил взгляд куда-то вглубь парка и смотрит туда не мигая и думает о чем-то своем... Он один сейчас, а не с нами, может быть он и не слышит. А этот прислонился к двери, и взгляд у него рассеянный - он тоже пока не слышит меня. Еще один слушает недоверчиво - и так хочется увидеть в его глазах искру не подозрительного, а настоящего, сочувственного интереса! А вот этот и смотрит и слушает, но дойдет ли до него? Поймет ли он, что мой рассказ - ответ не на один наш разговор? А вот Панин... Эх, Панин! Дойдет ли до тебя то, о чем я сейчас рассказываю?
- Так вот, - сказал я, - было это в прошлом году. Готовились мы к походу. Я уж вам как-то говорил, что летом мы всегда путешествовали - по Волге ли, по Крыму ли, но непременно отправлялись далеко, в новые места. Прошлым летом поехали мы на Кавказ. К вокзалу шли строем, а строй у нас был красивый, впереди - свой оркестр. Вы скажете - а вещи как же? Вещи мы складывали в грузовик, там было все: еда, посуда, чемоданы с одеждой. Грузовики шли за последним взводом - за нашими малышами. Однако хоть в строю ничего нести не полагается, старшие ребята в первом взводе несли чемодан. А получилось это вот почему.
Обычно, готовясь к лету, каждый коммунар у нас откладывал понемногу из своего заработка на заводе. Накапливалось порядочно, у иных больше сотни. К этому походу у ребят набралось всего пятьдесят пять тысяч рублей. А коммунаров четыреста - прикиньте-ка, сколько это в среднем на брата?
Переглянулись мои слушатели - быстро сосчитать такое в уме...
- Примерно по сто тридцать, - подсказал Алексей Саввич.
- Видите, сумма серьезная. Стали мы думать: если раздать эти деньги ребятам на руки - растратят зря и на Кавказ приедут ни с чем. И придумали положить в общий чемодан, а уж на Кавказе раздать, и тогда пусть каждый покупает, что ему хочется. Положили мы эти деньги в чемодан. Они едва уместились - как-никак, пятьдесят пять тысяч, и все пятерками да трешками. Антон Семенович посмотрел, посмотрел и говорит:
"Раз деньги на моей ответственности, стало быть этот чемодан должен нести я".
Попробовали мы чемодан на вес - килограммов двадцать, не меньше. Разве же можно, чтобы Антон Семенович такую махину тащил на себе всю дорогу! И вот решили мы дать этот чемодан на хранение первому взводу - комсомольцам. Они, конечно, согласились, и постоянно у них во взводе мельтешил этот самый чемодан.
А поход был нешуточный. Семьсот километров поездом до Горького. Четыре дня побыли в Горьком - походили, посмотрели, где жил Алексей Максимович, где работал, какие там еще памятные, интересные места, устроили экскурсию на автозавод. Потом наняли пароход - да, да, Петя, целый пароход - и поплыли вниз по Волге. Плыли не спеша, останавливались в каждом городе. И Антон Семенович понемногу стал раздавать ребятам деньги - с таким расчетом, чтоб и на Кавказ хватило. При каждой раздаче составлялся список, и ребята расписывались Списки были в другом чемодане, где помещалась вся наша канцелярия. Этот чемодан тоже был в ведении комсомольцев, но его не носили с собой, а клали в обоз.
И вот за десять дней плавания роздал Антон Семенович восемнадцать тысяч пятьсот сорок один рубль двадцать пять копеек - до сих пор помню. А почему так до копейки запомнил, вы сейчас поймете.
В Сталинграде пересели мы с парохода на поезд и покатили в Новороссийск. Поезд попался очень плохой, без света, а выезжали мы ночью и в темноте погрузились. Антон Семенович проверил караулы в каждом вагоне и пошел в первый взвод - спать. А утром, едва рассвело, толкают меня просыпайся скорей! Едва разобрал, в чем дело, да так и ахнул. Оказалось, когда поезд отходил от последней станции, какой-то человек вскочил в вагон и хвать чемодан! Потом кинулся к другой двери и выпрыгнул на ходу.
У меня в мыслях, конечно, одно: чемодан с деньгами! Тут старшие ребята и я с ними недолго думая повыскакивали из вагона - и, давай прочесывать все вокруг. Но вор как сквозь землю провалился. Мы были на последнем перегоне к Новороссийску и знали, что там коммунары пробудут два дня перед посадкой на пароход. Стало быть, нагоним. Что вам долго рассказывать - два дня мы рыскали по округе, устали, конечно, замучились, а хуже всего - пришли к своим в Новороссийск с пустыми руками. Тут оказалось - спросонок я не понял, а потом не спрашивал, - вор-то схватил не тот чемодан, который с деньгами, а другой - со всякой нашей канцелярией. Так что горевать особенно не о чем было, кроме как о собственной нерасторопности. И очень совестно было перед Антоном Семеновичем. Но потом выяснилось еще одно обстоятельство. Собирает Антон Семенович совет командиров и говорит:
"В чемодане лежали расписки ребят в получении денег. Значит, я теперь не могу отчитаться в расходе восемнадцати с половиной тысяч рублей. Как быть?"
Тогда секретарь совета командиров Шурка Жевелий говорит:
"Надо взять новые расписки".
Мы слушаем и думаем про себя: это верно, расписки надо взять, другого выхода нет. Но ведь, может, кто и забудет, спутает. А может быть и хуже: получил пятнадцать, а напишет десять, вот что плохо. У нас ведь ребята разные, есть такие, что пришли совсем недавно прямо из тюрьмы...
И вот на общем собрании Антон Семенович сказал ребятам, чтоб каждый написал на отдельной бумажке расписку на все деньги, сколько получил в дороге. Каждый сел, припомнил, написал. Вечером в совете стали приводить эти расписки в порядок - как ни говорите, четыреста штук! Разложили мы их по взводам, и каждый взвод отдельно подсчитывает.
"Подведут... ой, подведут, черти!" - шепчет мне Шурка.
И я тоже сижу, считаю, а сам думаю: как бы не подвели!
Шурка положил перед собой тетрадку и крупно так вывел: "18.541 р. 25 к.". И вот приходит минута: по взводам все проверено и записано, надо подводить общий итог. Шурка берет карандаш и начинает считать. Считал, считал, потом как бросит карандаш: "Не могу! - говорит. - Считай ты, Колька!"
Колька сел и начал вслух: три да четыре, да пять, да один, да девять... и пишет первую цифру итога: пять. Мы все закричали: правильно! А Щурка шипит:
"Подумаешь, правильно! Рано обрадовались. В копейках никто врать не будет".
Так мы считали. Когда дошли до десятков, Колька ошибся в подсчете - его тут же стукнули по затылку, и никто за него не заступился. А под окном столпились коммунары и ждут.
Наконец досчитали. Объявляет Колька общую цифру: "18.506 р. 25 коп.". Стало быть, недочет тридцать пять рублей всего-навсего. Ну, это еще не беда. Тут только мы почувствовали, до чего устали от волнения. Кажется, легче было вагон дров переколоть. Но все-таки противно: есть кто-то подлый среди нас. Хоть мы и думали про себя, как бы не подвели, а все-таки надеялись, что все сойдется... Шурка высунулся в окошко и говорит:
"Подсчитали. Тридцать пять целковых не хватает".
Там тоже молчат, не радуются. Шурка и говорит:
"А все отдали бумажки?"
"Все", - отвечают ему.
И тут Шурка как хлопнет себя по лбу.
"Ах я старый чурбан! - кричит. - Ах, собака! Нате!"
Выхватил из кармана бумажку и бросил на стол, а на ней - расписка, что Александр Жевелий получил в счет заработка тридцать пять рублей. Мы все и хохочем и ругаем его - дескать, вот голова дырявая, из-за тебя зря расстраивались. А Колька подскочил к окну и кричит:
"Правильно! Тютелька в тютельку! Копейка в копейку!"
За окном все, как один:
"Ур-ра!"
А Антон Семенович спокойно так говорит:
"А по-моему, иначе просто быть не могло".
Вот вам и вся история. Так-то.
- Ух ты! - сказал Петька.
Другие тоже как-то облегченно зашевелились вокруг меня. И тут я перехватываю странный, напряженный взгляд Репина. Он сразу отводит глаза и с наигранным безразличием произносит:
- Король, а горн ты что, загнал?