- Екатерина Ивановна!!
В этих двух словах всё - и клятва, и мольба, и надежда.
- Екатерина Ивановна! До сентября догоним?
- Если будешь...
- Буду! Буду! - Король вытирает пот со лба, садится на прежнее место. И вдруг говорит: - Семен Афаиасьевич! А если и Сережка?
- Так ведь ты говоришь, с него как с гуся вода, ему наплевать?
- Ну... Семен Афанасьевич!
Часу не прошло - ко мне является Жуков.
- Ты что, Александр?
- Семен Афанасьевич, надо бы Королю какое-нибудь дело дать.
- Мы уж думали об этом с Алексеем Саввичем и надумали. Тебе ведь трудно быть и командиром отряда и председателем совета: что, если Король в отряде сменит тебя?
- В отряде? Нет, Семен Афанасьевич, командиром лучше бы Подсолнушкина. А вот я советовался со Стекловым, с Суржиком, Колышкину говорил... Мы вот что думаем: приехали в тот раз гости - мы им в баскет проиграли. Приедут опять - опять проиграем. Команда не постоянная, меняется, настоящей тренировки нет. В пинг-понг ребята дуются - тоже без порядка. Военная игра скоро, а если вы в городе, занятия проводить некому. А Король... вы знаете, если он чего захочет, он что угодно сделает. Расшибется, а сделает. Вот и пускай заведует всем этим... ну, культурным, что ли, досугом.
- Досугом. Так. Неплохо придумано. Я поговорю с Алексеем Саввичем и Екатериной Ивановной. Пожалуй, это самое правильное.
- А знаете, кто придумал?
- Кто?
- Петька. Он все никак не успокоится насчет того проигрыша. Он и тогда говорил: "Вот был бы Король - нипочем бы не проиграли". Король только вернулся, а Петька и пристал, так за мной по пятам и ходит: скажи Семену Афанасьевичу да скажи Семену Афанасьевичу.
- Можно к вам? - В дверях Алексей Саввич. - Послушайте, Семен Афанасьевич, какая идея пришла в голову нашему Пете: он предлагает всю культурно-массовую работу поручить...
- ...Королю? - Мы с Жуковым смеемся.
- Ах, вы уже знаете? Ну да, Королю. По-моему, это прекрасная идея. У Петьки государственный ум! Он мыслит, я сказал бы, масштабно!
Репин не ушел. Мне кажется, я понимаю ход его мыслей: уйти так - это означало бы признать полное свое поражение. Уж если уходить, то с треском, независимо, гордо, потому, что сам захотел, а не потому, что какой-то там Подсолнушкин или Жуков сказали - уходи. Нет, уйти так бесславно он не мог.
Чего-чего, а выдержки у парня хватало. Он вел себя в точности так же, как все последнее время. Подчинялся режиму. Сносно работал в мастерской руки у него были умные. Как говорили, прежде он был одним из самых ловких карманников среди ленинградской беспризорщины, - а теперь эти ловкие, небольшие, но крепкие руки легко, без усилия усваивали всякую новую работу, овладевали любым новым инструментом.
А все-таки он был сам не свой - все его самообладание не могло меня обмануть. Его внутренне всего пошатнуло. Может быть, это было первое в его жизни поражение. Он был умен и хорошо видел, что от прежней власти не осталось и следа: ребята защищены и больше ни в чем не зависят от него. Своим влиянием на Колышкина и еще трех-четырех ребят из своего отряда он не дорожил: он умел, разбираться в людях и понимал, что и десяток покорных Колышкиных не прибавит ему блеска и славы. Я чувствовал, знал по прежним нашим разговорам: ему важно, что думаю о нем я. Все, что было сказано тогда, уязвило его глубоко и надолго. Как видно, уродливо разросшееся самолюбие было самой определившейся чертой в его характере - и ничто не могло задеть его больнее, чем презрение. А я знал: презрение - лекарство сильное, но опасное; недаром кто-то сказал, что оно проникает даже сквозь панцырь черепахи. Им можно отравить - и тогда обратного хода не будет. Да, Репин был для меня задачей трудной и тревожной, я ни на час не мог забыть о нем.
Другой задачей неожиданно оказался Разумов. Как будто все его силы ушли на пощечину Репину. Он бродил вялый, потухший, не поднимая глаз. Все валилось у него из рук. Алексей Саввич говорил, что Разумов подолгу застывает у верстака, не двигаясь, не оборачиваясь на оклики и словно забыв обо всем. По словам Жукова, он плохо ел, беспокойно спал по ночам. Он не принимал участия ни в каких играх.
- Слушай, Семен, - озабоченно сказала мне Галя, - Разумов приходит ко мне и все толкует, что он никогда не воровал и о той пропаже ничего не знает. Я ему сказала, что никто и не сомневается в этом.
- А он что?
- Говорит, что слишком уж все совпало - их уход и пропажа. И что все, конечно, думают на них. И никакие уговоры его не берут.
Я видел, как Разумов отводил в сторону то одного, то другого из ребят, и знал, что он твердит все то же: "Конечно, все так совпало... Только мы не брали... Разве мы могли бы..."
И неизвестно, кто чувствовал себя более неловко - Разумов или тот, кому приходилось его выслушивать. Ребята чувствовали в его излияниях что-то больное, что не успокоить словом, - а нет ничего хуже, как глядеть на чужую боль, не умея облегчить ее.
С Разумовым говорила Галя, говорили Екатерина Ивановна и Алексей Саввич, говорил я. Он повторял одно и то же:
- Если б можно было думать еще на кого-нибудь. А то получается ясней ясного: мы уходим - вещи пропадают...
- Послушай, - сказала ему Галя, - ты бы поверил, что я украла?
Он оторопело посмотрел на нее и не нашелся что ответить.
- Ну, а если бы все улики были против меня и больше не на кого было бы думать? И один бы сказал, что сам видел, как я украла, и другой... Ты бы поверил?
- Да что вы, Галина Константиновна! Нипочем бы не поверил!
- Честное слово?
- Честное слово.
- А как же мы, по-твоему, должны думать, будто вы украли? Неужели только потому, что с виду всё против вас?
- Так ведь вы нас мало знаете...
- Разве ты знаешь меня дольше, чем я тебя?
- Нет... но ведь все знают, что и Плетнев и Король... что бывало раньше... что случалось... и поэтому...
...Екатерине Ивановне Разумов рассказал свою историю. Родители его разошлись три года назад. ("Я только перешел в третью группу".) Семья жила тогда в Саратове. Потом в течение двух лет они съезжались и разъезжались, ссорились и мирились. Каждый тянул мальчишку к себе, каждый говорил о другом самое черное, самое горькое, что мог придумать: "Твой отец обманщик и негодяй", "Твоя мать подлая женщина". А во дворе был приятель - Сенька Плетнев, сверстник, но с характером крепким и властным. Этому было море по колено, он давно, советовал Владимиру плюнуть на все и уйти. ("Он-то сирота, он с дедом жил. Но уж лучше, когда совсем ни отца, ни матери, чем так, как у меня", - сказал Разумов.) Кончилось тем, что они ушли вместе. Покатили зайцами в Москву, потом в Казань, тут познакомились и подружились с Королем, и уже все втроем двинулись в Ленинград. Здесь пустили корни - перезимовали в детдоме для трудных, а с теплом, понятно, собирались странствовать дальше.
- Знаете, я слушала его и все думала: он как раз удивительно не приспособлен для такой бродячей жизни, - заключила Екатерина Ивановна, пересказав мне эту несложную и невеселую биографию. - Мне кажется, из всех наших ребят - во всяком случае, из тех, что постарше, - он самый "не беспризорный" по характеру, самый домашний. Ему, может быть, больше не хватает матери, чем даже нашему Лёне, хоть тот и совсем малыш. Недаром он все к кому-нибудь прислонялся - то к Плетневу, то к Королю. Может быть, он потому и со мной так откровенно разговаривал... в сущности, он стал рассказывать о себе прежде, чем я начала спрашивать...
Она была, конечно, права - Разумов нуждался в мягком, не мужском внимании. Он, пожалуй, побаивался только строгой на вид Софьи Михайловны. С Антониной Григорьевной у него были наилучшие отношения - это его я застал в числе ее добровольных помощников по кухонным делам, когда впервые осматривал дом, - и с Галей он тоже говорил охотнее и откровеннее, чем со мной или Алексеем Саввичем.
Однажды перед вечером, работая у себя в кабинете, я через раскрытое окно услышал разговор Гали с Разумовым. Они сидели рядом на крылечке флигеля - она с шитьем в руках, он с лобзиком и куском фанеры. С первых слов я понял: Разумов, должно быть, повторял Гале то, что я уже знал от Екатерины Ивановны, и вот продолжение:
- Понимаете, все получилось не так. Мне не хотелось уходить. И Королю. А Плетнев все говорил: пойдем, уговорились ведь. Но и он тоже сомневался. А когда Жуков вывесил скатерть, Король обозлился... И Плетнев. Он сразу сказал: ноги моей здесь больше не будет...
- Как ты думаешь, где он сейчас?
- Он на нас совсем разозлился. Махнул на юг. Но он вернется. Он с Королем очень дружит.
- А с тобой?
- Со мной?..