- Вы живете у станции?
- По ту сторону железной дороги, совсем недалеко.
Мальчишки смотрели на него с откровенным любопытством, а Король - почти набожно. Ничто не внушает ребятам уважения более глубокого, симпатии более живой и искренней, чем человек знающий, умеющий, если это знание и умение щедры.
Владимир Михайлович еще долго ходил с нами по лесу, как по своим владениям, рассказывал о птицах, деревьях, цветах, о повадках лесного зверья и охотничьих приметах и сам касался цветов рукой так легко и бережно, словно это были живые бабочки. Заодно так же просто и с интересом расспрашивал: с кем играем, скоро ли приедут ленинградцы, знаем ли мы уже, где они разобьют свой лагерь. Ребята отвечали наперебой, с явным удовольствием: приятно, когда тебя так хорошо, так дружелюбно слушают!
- А штабную палатку я на вашем месте поставил бы вот тут: посмотрите, как славно!
Мы остановились. Здесь в самом деле было славно. Две старые, раскидистые березы наклонились друг к другу, и ветви их сплелись, образуя высокий зеленый шатер. Кругом разросся густой орешник, среди него там и тут звенели беспокойной листвой тонкие молодые осинки; зеленоватую кору их пятнал яркожелтый кружевной лишайник, вспыхивающий, как золото, в солнечном луче.
В высокой траве шла какая-то своя, еле слышная жизнь: прополз зеленый жучок, сгибая травинку, что-то - должно быть, ящерица - юркнуло в заросль погуще, и на этом месте в зелени словно маленькая волна плеснула. Большие голубые колокольчики поднимались нам до колен; один вдруг сильно качнулся и загудел неожиданным басовым звоном - из него, пятясь, выбрался неуклюжий, как медведь, мохнатый шмелина и тяжело полетел восвояси, а колокольчик еще долго раскачивался на высоком стебле...
Было так красиво и так хорошо, что мальчишки совсем застыли - и опять настала тишина, какая бывает только в сердце леса, вдали от человеческого жилья.
Не то, что мните вы, природа:
Не слепок, не бездушный лик;
В ней есть душа, в ней есть свобода,
В ней есть любовь, в ней есть язык,
вполголоса произнес Владимир Михайлович. Я посмотрел на ребят. Словно отсвет прекрасных стихов прошел по всем лицам. Кто-то глубоко вздохнул. Король загляделся куда-то в чащу, и в его янтарных глазах я не увидел ни озорства, ни лукавства.
35. УНИВЕРСИТЕТ НА ДОМУ
На другое же утро мы - Король и я - отправились к Владимиру Михайловичу. Не было еще и девяти, когда мы подошли к деревянному домику под железной кровлей. Дом был обнесен решеткой; в одном месте она полукольцом выступала вперед, вплотную охватывая два дерева. Два огромных вяза росли здесь, тесно прижавшись стволами, сплетя и спутав ветви, словно обнявшись, и листва их смешалась. Палисадник зарос высокой травой, кустами сирени и акации. На круглой клумбе перед небольшой застекленной террасой не было никаких садовых цветов - в той же высокой траве пестро и ярко цвели маки, ромашки, васильки. Окна ъ доме были распахнуты настежь. Из одного выглянула немолодая женщина в темном платье.
- Сейчас, - сказала она без удивления и пошла открыть нам дверь. Владимира Михайловича? Войдите. Он велел подождать, сейчас будет.
Она ввела нас в большую комнату с довольно высоким для деревенского дома потолком. Все стены от пола до потолка были уставлены книжными полками.
- Ух ты, сколько книг! - вырвалось у Короля.
- Да-а, брат...
Я никогда раньше не пробовал представить себе человека, определить, кто он и чем занимается, еще не зная его, только по его комнате, вещам, книгам. Кто же наш новый знакомый? На стене висят теннисная ракетка и хоккейные клюшки... Спортсмен, может быть? На столе - полевой бинокль... Военный? Вот шахматная доска, вот на полке десятка два книг по теории шахматной игры.
Заглядываем в стекла книжных шкафов. Книги, книги по математике, по искусству - о театре, о живописи, о музыке. И без счета книг по географии: записки и жизнеописания великих землепроходцев, исследователей "белых пятен", летописи славных открытий, описания путешествий... Нет, здесь, несомненно, живет географ, путешественник. На единственной не заставленной книгами стене - между окон - множество фотографий. Вот снимок: темная щетина хвои, колючие лапчатые ветви тянутся к нам, можно даже различить мохнатые кедры, высокие пихты и мрачные ели. Непроходимая таежная глушь, только металлическая полоска реки прорезает ее. А рядом еще и еще снимки: резкие контрасты света и тени, какие я видел только в Ялте, когда мы ездили туда с коммуной; неспокойное море, волна разбивается о прибрежные скалы и высоко взлетает пена. Вот большой парк - лавры, олеандры, огромные чаши белых цветов раскрываются в темной листве магнолий. А вот горные вершины, крутые откосы, вот срывается в пропасть бешеный поток, увлекая с собою груды камней... И на многих снимках мы с Королем видим одну и ту же фигуру путника, то же лицо: на одних фотографиях оно еще совсем молодое, на других - постарше; вот уж заметно светлее тронутые сединой волосы над высоким лбом, отчетливее морщины. Но смотрят на нас всё те же пристальные, пытливые глаза.
- Это все он? Владимир Михайлович? - почему-то шепотом спрашивает Король.
И вдруг я замечаю на письменном столе невысокую стопку ученических тетрадей. "Тетрадь по математике Дианиной Татьяны", - читаю я. Учитель? Неужели учитель? И, словно в ответ, я вижу большой кожаный портфель, уже изрядно потертый, и на металлической пластинке надпись: "Дорогому Владимиру Михайловичу Заозерскому от учеников 7-й группы "А".
Наверно, человек, нежданно-негаданно наткнувшийся на сказочный клад, чувствует себя именно так. Меня даже в жар бросило. Учитель! Вот удача!
- Митька, да ведь он учитель! - сказал я.
И по тому, каким взглядом ответил мне Король, было ясно, что и он понимает значение этого открытия.
В эту минуту отворилась дверь - я шагнул к ней:
- Владимир Михайлович! С осени школа... конечно, у вас старшие, а у нас только еще пятые... но только вы непременно... Непременно!..
Я говорил бестолково, но я знал: помру, а не уйду отсюда, не добившись его согласия! Наш дом без него? Этого уже нельзя себе представить! Ведь это ясней ясного: нам не хватало именно Владимира Михайловича, именно такого человека нам и надо!
- Погодите, погодите, что это вы... - Он был ошеломлен моим натиском. Я ведь уже, в сущности, не работаю в школе. Хотел только одну свою группу довести - им последний год остался. Глаза совсем отказывают...
- Владимир Михайлович, вот вы увидите ребят... и тогда вы сами скажете!
- Пойдемте сейчас к нам! - пришел на выручку Король. - Давайте карту, какую обещали, и пойдем - отсюда недалеко!
Он, видно, понял, что мы одержимые, и - легкий на подъем человек, - ни слова больше не говоря, взял свернутую в трубку карту и двинулся к двери: ведите, мол!
- Анна Сергеевна, - сказал он в сенях женщине, которая нас впустила, я ухожу. Вернусь... гм... к обеду постараюсь!
Анна Сергеевна посмотрела на нас весьма неодобрительно.
- Уж вы, пожалуйста, не опаздывайте, Владимир Михайлович!
- Да, да, постараюсь! - ответил он и вдруг заговорщически подмигнул нам с Королем.
Лежавший у крыльца Чок неспешно поднялся, вопросительно поглядел на нас. Владимир Михайлович кивнул. Пес встряхнулся и зашагал, по своему обыкновению, рядом.
И всю дорогу до Березовой поляны Король, не умолкая ни на минуту, рассказывал Владимиру Михайловичу обо всем без разбору - о ребятах, баскетболе, пинг-понге, о быке Тимофее и даже о Ленькиных курах и цыплятах.
Я не знал тогда, сколько лет Владимиру Михайловичу. Он был ровесником и мне, и Королю, и Петьке, и даже Леночке с Костиком. Он был и взрослый, и юноша, и ребенок - он был человеком, который способен понять каждого, увлечься и загореться заодно с каждым. И очень скоро мы уже не помнили и не представляли себе своего дома без него.
Он знал необъятно много и делился своим богатством охотно и радостно, на каждом шагу.
Он был неутомимый ходок и со студенческих лет исколесил с дорожным мешком за плечами многие сотни километров. Ему был знаком каждый перевал, каждая тропа на Кавказе, он побывал на Тянь-Шане, на Алтае, плавал по Вятке и Юрезани, по Уфе и Белой - на лодках, на плотах. Он бродил по таежной сибирской глухомани и по тундре. Однажды в Сибири, в тайге, он переходил по хрупкому мостику, перекинутому через реку Ману, и мост проломился под ним. Он упал в поток, где бревна строевого леса вертело, как щепочки. Казалось, это верная гибель...
- Но, как видите, выбрался...
Он удивительно рассказывал. Для него время не таяло и не выцветало. Он помнил не только умом, но и сердцем, не только событие, но и ощущение, не только города, здания, но многих и многих людей, которые встречались на его пути. Говоря ребятам о стране, о крае, где он побывал, он непременно рассказывал историю этой земли, путь ее народа из глубины веков в сегодняшний день. Давно умершие люди вставали в его рассказах как живые казалось, он сам когда-то беседовал с ними запросто, за чашкой чая. Он гордился ими или спорил с ними, укорял, высмеивал.
- Алексей Саввич, - спросил он как-то, - какая из женщин греческой мифологии вам больше всего по душе?.. Гера? Ах, да будет вам! Этакий вздорный, мстительный характер! Никогда не поверю, чтоб она могла вам понравиться...
Присутствовавший при этом Жуков ни на миг не усомнился, что речь идет о живом человеке.
- Семен Афанасьевич, а кто такая эта... Гера, которую Владимир Михайлович ругал? - спросил он меня немного погодя и был несказанно удивлен моим смехом и тем, что Гера оказалась не какая-нибудь мало симпатичная соседка или нелюбимая тетушка Владимира Михайловича, а богиня, которой поклонялись греки две тысячи лет назад.
Коренной питерец, Владимир Михайлович знал родной город, как собственный дом. Тут ему был знаком поистине каждый камень, каждая улица, ее облик и нрав, каждое здание и его история.
- Повезу ребят в Ленинград, походим! Вы ведь не будете возражать? говорил он, и по этим словам, по тону их ясно было: ему просто невмоготу владеть чем-то самому, в одиночку, ему необходимо давать и делиться.