Есть люди, которые очень много знают, Кажется, нет такой области знания, в которой они не чувствовали бы себя как рыба в воде. Им известно, сколько километров в реке Миссисипи и сколько - от Земли до планеты Нептун и почему у собак холодные носы. Играя в викторину, такие люди набирают очков больше всех. Но я никогда не мог понять, к чему это, зачем. Такие знания не светят и не греют, они почему-то радуют их обладателя, даже составляют его гордость, но только надоедают его слушателям. А вот с Владимиром Михайловичем было совсем иначе. Когда он видел, что кому-нибудь неизвестно что-нибудь известное ему самому, он, должно быть, мысленно потирал руки и думал: "Вот сейчас я тебе все объясню! Сейчас ты сам увидишь, как это интересно!"
Я убежден, что, слушая Владимира Михайловича, и ребята начинали понимать: знать не только полезно, живое знание - это счастье. Ты видишь то, что не всякий заметит, и еще другому можешь показать. Твое зрение утроилось, утроился слух, ты - как сказочное существо, у которого много глаз, ушей, рук, ты богатырь: все тебе ведомо, и ты все можешь!
Гуляя с ребятами, Владимир Михайлович всегда читал им какие-нибудь стихи. Однажды он прочел "Люблю грозу в начале мая". Я вспомнил - по программе для третьей группы полагалось "проходить" это стихотворение без последних четырех строк. Но Владимир Михайлович, разумеется, и не подумал обрывать Тютчева:
Ты скажешь: ветреная Геба,
Кормя Зевесова орла,
Громокипящий кубок с неба,
Смеясь, на землю пролила.
Мои ребята пока что не знали ни Гебы, ни Зевса, ни его орла, но они слушали, как слушают мелодию, как слушают музыку. Глядя на них, я впервые понял, что от настоящих стихов может кружиться голова, даже если и не всякое слово ты в этих стихах понимаешь.
Владимир Михайлович жил в наших местах уже давно - лет десять. Он переехал сюда из Ленинграда, когда тяжело заболела жена (здесь он ее потом и схоронил), и стал преподавать в местной школе. Он сам с помощью соседа мужа Анны Сергеевны, которая и теперь вела у него хозяйство, - построил свой дом, сам посадил вокруг березы и клены, сирень и акацию. Он показал мне старые фотографии. На одной - только что построенный дом; я узнал террасу и окно его комнаты. А вокруг - голо, ни куста, ни листа, только на краю пустой площадки перед домом - два знакомых обнявшихся вяза. А на другом снимке, сделанном ровно через год, я увидел тот же самый угол дома, окно и террасу, и вокруг - буйную зелень!
- Когда в прошлом году я ездил в Крым лечиться, - рассказывал Владимир Михайлович, - я думал, цветы мои посохнут, пропадут. Ан нет! Окрестные ребятишки приходили, поливали. Я приехал и нашел все не хуже, чем оставил.
И снова, как вначале, когда в детский дом пришли мои друзья и помощники Алексей Саввич и Екатерина Ивановна, я по утрам просыпался с ощущением: что такое хорошее у нас? А, Владимир Михайлович! Я знал, что он для нас счастливейшая находка. Где-то я читал однажды и выписал на память: "Душе моей, еще не как следует окрепшей для жизненного дела, нужна близость прекрасных людей, чтобы самой от них похорошеть". Я видел и знал: около наших ребят есть люди, которые помогают им хорошеть душевно.
А ко всему Владимир Михайлович был и географ и математик. С картой нашего района он познакомил всех ребят, больших и малых. Потом обучил старших измерять расстояния по плану и по карте. Они узнали про масштаб числовой и линейный. Научились переводить один масштаб в другой. Ни один день у нас не проходил даром. Ребята и не догадывались, что каждый день был подготовкой не только к сражению с ленинградскими пионерами, но и к первому сентября, когда все они сядут за парту.
"Владимир Михайлович рассказывает!" - говорил кто-нибудь в свободный час, и все сбегались туда, где был Владимир Михайлович.
А рассказывал он так, словно все эти вчерашние беспризорники и "трудные дети" - ровня ему, его сверстники и товарищи. Король ходил за ним по пятам, совсем как Чок, тоже ставший всеобщим любимцем у нас (только к Чоку, пожалуй, относились более почтительно, менее простодушно-доверчиво, чем к его хозяину: он был строгий и фамильярностей не терпел ни от кого, кроме разве Костика). И нередко, встречая взгляд Короля в такие минуты, когда Владимир Михайлович рассказывал что-нибудь в кругу ребят, я читал в этих вспыхивающих золотыми искрами веселых глазах: "Ай да мы! Такое для нашего дома раздобыли!"
Мы больше не возвращались к разговору о том, что с осени Владимир Михайлович будет преподавать у нас. Но он, должно быть, и сам понимал уже, что иначе невозможно. Он приходил к нам часто, обычно часам к пяти, и уходил под вечер, всегда в сопровождении троих-четверых ребят. Они провожали его по очереди: это было большим удовольствием, которое, по справедливости, должно было доставаться на долю каждого.
- Смотрите, - говорил Владимир Михайлович, поднимая голову к звездному небу, - вот созвездие Лебедя... Нет, вы не там ищете - вот, правее... видите? Запомните: разведчику, путешественнику нужно знать небо наизусть. Ладно, погодите - завтра покажу вам всем, если только небо будет чистое...
"Наш университет на дому", - называл его Алексей Саввич.
36. ГАНС И ЭРВИН
За ребятами из Германии мы просили поехать Софью Михайловну, которая недурно говорила по-немецки.
- С удовольствием. Только пускай со мной поедет Андрей.
- Зачем? Не надо бы, Софья Михайловна, - с сомнением в голосе говорит Жуков.
- Незачем! - бурчит и Подсолнушкин. - Свяжешься с ним, а потом расхлебывай...
- Если за ребятами приеду не только я, взрослый человек, но и хоть один их сверстник, будет гораздо лучше. Они будут свободнее себя чувствовать, свободнее разговаривать. Вот представь себе, что это за тобой приезжают, как бы ты...
- Да что вы, не знаете, что ли, Репина? - почти с отчаянием вмешался молчавший до сих пор Суржик. - Верно Пашка говорит: он выкинет чего-нибудь, потом позору не оберемся.
А Король молчал. Он всегда молчал, когда речь заходила о Репине, словно зная, что его мнение может быть пристрастным, или не желая, чтобы его заподозрили в этом.
- Как ты скажешь, Король? - спросил Саня.
- Меня про него не спрашивайте...
- Я снова прошу, - суховато повторила Софья Михайловна, - послать со мной Репина. Он владеет немецким и поможет мне.
- Петька! - сказал Жуков.
Он никогда не отдавал Петьке пространных распоряжений, и не было случая, чтоб Петька не понял его или ошибся. Он тотчас убежал, а еще через минуту появился вместе с Андреем. Андрею как будто было все равно, зачем его звали, чего от него хотят. "Ладно, ничего особенно хорошего я от вас не жду, но выслушать могу", - говорило его чуть настороженное лицо.
- Завтра Софья Михайловна поедет за немецкими ребятами. Она просит, чтоб тебя послали с ней.
Молчание. Репин все так же равнодушно смотрит в стену где-то между Жуковым и Суржиком. Саня хмурится, откашливается и, выждав еще полминуты, добавляет:
- Поедешь с Софьей Михайловной девятичасовым. Скажешь дежурному, чтоб тебя накормили раньше всех.
- Могу я узнать, в чем будет заключаться моя роль?
Санькино терпение наконец лопается.
- Твоя роль, - говорит он со злостью, - будет заключаться в том, чтобы быть человеком.
- Надо ребят встретить по-хорошему, по-хорошему с ними поговорить, миролюбиво вставляет Алексей Саввич. - Надо объяснить, что мы их ждем.
- Скажи, что им у нас будет не скучно! - заявляет Петька. Этот в последнее время стал совсем храбрый и вмешивается во все дела и разговоры. Только здесь, в совете детского дома, он еще немного робеет и, выговорившись, поскорей прячется за чью-нибудь спину. - Скажи, у нас ребят много. И лес. И речка. И пинг-понг!
Софья Михайловна серьезно выслушивает Петьку и поворачивается к Репину:
- Я думаю, Андрей, мы с тобой на месте сообразим, что надо говорить. Увидим, что за ребята, поймем, что их интересует. Думаю, справимся.
- Хорошо, Софья Михайловна, - спокойно отвечает Андрей. - Выйдем в восемь пятнадцать?
...Они выходят из дому в восемь пятнадцать. В руках у Андрея небольшой сверток - Антонина Григорьевна завернула ему несколько бутербродов:
- Проголодаетесь до обратного-то поезда. И гостям дашь червячка заморить.
В девять поезд уносит их в Ленинград. К трем мы высылаем дозорных на дорогу и на станцию - они встретят гостей и известят нас.
В половине четвертого во двор врывается запыхавшийся от бега Володин, за ним рысцой трусят Леня Петров и Вася Лобов:
- Приехали! Идут!
Отчаянно заливается звонок, со всех сторон сбегаются ребята, еще мгновение - и все пять отрядов построились на линейке вокруг нашей белой, увитой алыми лентами мачты.
У будки показываются Софья Михайловна, Репин и еще два мальчика.
- Смир-но! - командует Саня.