Новенькие мылись, а эти пропадали от нетерпенья: поскорее бы поджечь!
- Ну, чего, они там? Возятся, как неживые!
- А ты видал, грязи на них - пуд, -замечает Сергей. - Пока отмоешь... да еще пока оденутся. Там есть один, так на него и башмаков не подберешь сороковой, что ли, номер.
Становится все темней и темней. Новенькие прибыли в пятом часу, а теперь уже около семи.
- Эх, и видно-то ничего не будет!
- Как это - не видно? А костер на что? Наконец новенькие выходят из бани -распаренные, во всем чистом и с узелками в руках.
- Сюда! Сюда! - кричим мы.
Они идут неуверенно, толкаясь, замедляя шаг, озираясь по сторонам.
- Сюда! Сюда!
Жуков хватает за руку Ремешкова, самого маленького, и тащит к костру:
- Король, погоди, пускай он зажжет.
- А чего? Зачем? - лепечет Ремешков.
- Увидишь! Держи спички. Зажигай! Ремешков несмело чиркает - спичка ломается. Тогда коробок выхватывает Лира, зажигает спичку - она гаснет на ветру. Он берет сразу несколько штук, чиркает, сложив ладони ковшиком, чтоб заслонить хрупкий огонек. Руки его просвечивают розовым. Он садится на корточки и осторожно подносит горящие спички к сушняку. Он еще не знает, что к чему, но видно - все это ему очень нравится. Огонь ползет по тонким, сухим веткам, сучья трещат, вспыхивают сосновые иглы, и рыжие искры взлетают высоко вверх.
- А теперь - кидай свое тряпье! Ну-ка! Развяжи, так не загорится.
Лира быстро развязывает узелок. В огонь летит черная, вся в клочьях рубаха, драные штаны, кацавейка, из которой торчат клочья грязной ваты. Они не сразу поддаются огню, но вот вспыхнуло в одном месте, в другом...
- Теперь ты! По очереди, ну-ка!
Ремешков, неуверенно размахнувшись, бросает свое имущество в огонь, за ним кто-то еще. Пламя вскидывается, словно радуясь новой добыче, тьма расступается - мы стоим вокруг костра, и красноватые отсветы пляшут на смеющихся лицах ребят. Больше никто не соблюдает очереди. Неповоротливый Спиридон Малявкин, лопоухий, скуластый Гриша Кузьменко, мой земляк, еще кто-то разом кидают свое тряпье в костер - и пламя, теперь уже сильное, веселое и злое, жадно пожирает всю кучу.
- Ура! - кричит Петька.
- Ура! - подхватываем мы со смехом.
На глаза мне попадается мальчишески азартное лицо Николая Ивановича. Он тоже кричит, сразу видно - забыл все на свете!
- А теперь ужинать! - провозглашает Суржик.
Он уже охрип, волосы в беспорядке прилипли ко лбу. Новенькие, баня, костер - подумать только, что может выпасть на долю человека за одно дежурство!
- Семен Афанасьевич, - шепчет он мне по дороге в столовую, - а башмаки у них почти у всех целые, в распределителе дали. Зачем губить добро? Я сказал Алексей Саввичу, он поглядел и говорит - можно оставить старые. Только этому сменили, Кузьменке, потом еще этому... Малявкину, детина такой, у него совсем были худые, и еще одному, черному...
Кто-то дергает меня за рукав. Оборачиваюсь - а, вот он и есть - черный!
- Ну, ничего не скажешь - здорово! - говорит Лира, захлебываясь от полноты чувств. Весь расплывается в улыбке и, не в силах найти другие слова, повторяет: - Здорово, ничего не скажешь!
55. БИОГРАФИЯ АНАТОЛИЯ ЛИРЫ
У Анатолия Лиры оказалась занятная биография. Впервые он попал в детский дом на восьмом году жизни и с тех пор - за четыре года - побывал в десяти домах: в Архангельске, Красноярске, Минске, Свердловске, Пскове, Тюмени, еще где-то...
- Что это тебя так носило по свету? - спросил я.
И тут я услышал поучительную историю о влиянии художественной литературы на детские умы. Когда Анатолию было восемь лет, воспитательница Тюменского детдома ("Елена Андреевна, хорошая была", - мечтательно произнес Лира) прочитала ребятам повесть Неверова "Ташкент - город хлебный". Книга так понравилась Лире, что он убежал из детского дома в Ташкент. Его поймали на полпути и отправили в Тамбов. Он снова удрал, снова был пойман и направлен в детский дом, на этот раз в Красноярск. Но в хилом теле Лиры жил неукротимый дух. Однажды решив - во что бы то ни стало попасть в Ташкент! он убегал снова и снова. Его всякий раз ловили и, как назло, определяли в детский дом, который находился еще дальше от Ташкента, чем предыдущий. Полгода назад Лира попал в ленинградский приемник, а оттуда - к нам.
У нас он сразу обратил на себя всеобщее внимание.
Как-то после мастерской, поплевав на руки и обтерев их о штаны, он побежал в столовую. На пороге его остановил Подсолнушкин:
- Кру-гом!
- Чего?
- Пойди переоденься и вымой руки.
- Руки? Они у меня чистые. Это просто пыль.
- Вот и поди смой пыль.
- Да ну тебя!
Он попробовал оттереть Подсолнушкина плечом, но тот спокойно повторил:
- Поди умойся.
И тут мы услышали фразу, которой, как выяснилось потом, Лира пользовался во всех трудных случаях жизни:
- Как дам раза, вспотеешь кувыркамшись!
Кругом зафыркали. Картина была тем забавнее, что Подсолнушкин, в прошлом - единственный авторитет для грозного Тимофея, хоть с виду и не богатырь, был куда основательнее щуплого Лиры.
- Лира! - окликнул я, подходя ближе, словно и не слышал предыдущего. Постой, ты забыл переодеться. Тебя разве твой командир не предупредил, что в столовую у нас не ходят в рабочих костюмах? Надо будет сделать Суржику замечание, раз он не объяснил тебе.
Но к Суржику Лира относился до некоторой степени почтительно: впечатления первого дня, баня, костер - все было связано с ним.
- А, верно! Он мне объяснял. Я сейчас! - И, словно ничего не случилось, так и не дав Подсолнушкину "раза", Лира побежал умываться.
Но это было далеко не все.
- А, и ты тут? - сказал Лира в первый же день, увидев Нарышкина. - Ну, здорово! Теперь посчитаемся.
Слышавшие это предупреждение растолковали ему, что у нас старые счеты не сводятся. Он спокойно выслушал, даже головой мотнул - понял, дескать. Однако не тут-то было.
Нарышкин был куда крепче и сильнее его. Но характер у Лиры оказался железный, и слову своему он изменять не собирался. Он не вступал с Нарышкиным в драку, не нападал на него открыто, но очень скоро Нарышкин убедился в том, что его спокойствию и безопасности пришел конец. То его сверху обливали ледяной водой, то, когда он входил в комнату, дверь распахивалась и хлопала его по лбу или, напротив, плотно затворялась перед самым его носом. Он нажимал плечом - дверь не поддавалась, он пытался открыть ее с разбегу - она внезапно уступала, и он летел на пол... Уличить Лиру было невозможно: черные быстрые глаза - не улика, лукавая усмешка тоже может быть у всякого.