- Ступайте к эдилу! - буркнул Лайам и указал кивком на дверь - таким резким, что чуть не свалился со стула. - Я ничем не могу вам помочь.
- Эдил! Что может эдил? Даже я вижу, что его ум - это вы! Умоляю вас, мастер, поговорите с ним! Попросите за моего сводного брата, скажите, что он невиновен, молю вас!
Рора опустилась на колени. Каким бы рассеянным ни было сейчас внимание Лайама, оно все же невольно сосредоточилось на девушке, точнее на низком вырезе ее платья.
"Если только она не уйдет сию же минуту, - пришла ему в голову нелепая мысль, - мне не придется беспокоиться, что я чего-то не успел разглядеть
В уголках глаз Роры набухли две слезинки и изящно скатились по шелковистой коже ее щек. Лайам понял, что вот-вот случится непоправимое.
- Я всего лишь простая актриса, мастер, и прекрасно это осознаю, но я так же честна, как любая благородная дама. Клянусь вам, Лонс не виновен в этом убийстве! Именем Урис клянусь, мастер!
- Не зовите меня так! Я вам вовсе не мастер! - слабо запротестовал Лайам, отмахиваясь от девушки, как от назойливого видения, в надежде, что оно вот-вот развеется.
- Мастер! - воскликнула Рора и, всплеснув руками, коснулась его колена.
" Куда выше, чем в прошлый раз", - с беспокойством подумал Лайам и попытался отодвинуться, но это ему не удалось. Девушка уткнулась лицом ему в колени и принялась всхлипывать, но Лайам все-таки умудрился ее отстранить.
"Я не могу этого допустить".
Умоляю вас, мастер, поговорите с эдилом! Вы же сами знаете, что можете заставить его передумать! Я сделаю все что угодно, лишь бы доказать, что Лонс невиновен!
"Все что угодно? Нет!"
Роре все-таки удалось прильнуть лицом к коленям Лайама, рыдания ее сделались приглушенными, но девушка упорно продолжала молить о своем.
"Все это неправильно!" - подумал Лайам и попытался подняться. Это было ошибкой.
Рора встала вместе с ним, и как-то само собой получилось, что их губы встретились. Губы Лайама были горячими и пересохшими - от сидра и от волнения, губы Роры холодными и влажными, и чуть солоноватыми - от слез.
"Проклятый сидр, проклятый Кессиас, про клятый Лонс, а заодно и Поппи Неквер! Это ловушка!"
- Я готова на все, - прошептала Рора. Голос ее внезапно сделался низким, грудным.
"О, небо! Что я творю"
Некоторое время спустя Рора вытянулась рядом с ним на тюфяке, а еще чуть позже, скатившись со своего ложа, Лайам обнаружил, что Рора исчезла. Сидр улетучился тоже, и в голове у Лайама прояснилось достаточно, чтобы он получил возможность обругать себя вслух.
- Проклятие, проклятие, проклятие, о, проклятие! - нараспев бормотал он в темноте, обхватив голову руками. Он попался, и прекрасно осознавал это, и пытался утешиться, проклиная коварный сидр и одновременно стараясь припомнить, когда он последний раз был с женщиной и сколько времени прошло с той поры. Попытки не увенчались успехом.
И что же, подарив ему мимолетное наслаждение, Рора теперь будет считать, что он оставит ее брата в покое? Это какой-то бред! У Лонса имелись все основания прикончить Тарквина, и, не смотря на уверения Роры, все концы сходились на нем. Лайам не имеет ни малейшей возможности убедить Кессиаса в обратном, если, конечно, у него не появятся новые факты, свидетельствующие против кого-то еще. А новым фактам, судя по всему, взяться неоткуда. Вот если бы Марциус что-нибудь выкинул или Доноэ поведала бы ему еще какую-нибудь историю, тогда суждение Лайама о том, что убийца не Лонс, было бы хоть чем-то подкреплено. Но при нынешнем положении вещей прийти к какому-либо иному выводу просто невозможно, нельзя.
Но Рора, естественно, смотрит на все это иначе. Из-за своей дурацкой, идиотской, проклятой пьяной податливости он пообещал этому заплаканному, умоляющему невинному созданию, что поможет ее брату.
Невинному? Аромат духов Роры все еще витал в воздухе, и Лайам ощущал, что одеяло и тюфяк все еще хранят тепло ее тела. Наивному, возможно,- но отнюдь не невинному. Рора была... изумительна, виновато подумал Лайам. Настолько изумительна, что даже полупьяный мужчина, вспоминая о ее ласках, может лишь ошеломленно качать головой и сожалеть, что все уже позади. И вдвойне сожалеть, что все это вообще произошло с ним. Кансаллус, повествуя об этой актрисе, был прав лишь отчасти. Она красива, талантлива, смела, горделива? О, да! Она недотрога Возможно Но не девственница, и далеко не девственница.
Лайам громко застонал, пытаясь в звуке выразить свои чувства, и вновь распростерся на тюфяке.
......................................................................
Она смотрела на него сверху вниз, оседлав его, словно всадник лошадку. Она раскраснелась, а волосы ее пришли в беспорядок. Рора явно была на верху блаженства, но этого ей было мало.
- Ты течешь как река, - пробормотал Лайам. Его руки скользили по шелковистой, влажной от пота коже красавицы.
- Слишком много вина! - рассмеялась Рора. - Ты же знаешь актеров...
Больше Лайам ничего сказать не успел - Рора пригнулась и хищно задвигала бедрами.
Воспоминание было настолько ярким, что Лайам вновь сел и протер глаза, дабы убедиться, что разум его не покинул.
Воспоминание не уходило, оно тянуло к себе, как магнит. Нужно было чем-то заняться - все равно чем, лишь бы отвязаться от наваждения, или оно лишь усилит в нем чувство вины.
Актриса все же добилась своего, Лайам дал обещание помочь ее брату - и теперь ломал го лову, пытаясь сообразить, как. Он восстановил в памяти весь ход расследования - шаг за шагом заново проверил каждую версию, обдумал каждый забракованный вариант. Возможно ли, что бы они с Кессиасом что-нибудь упустили? Или легкомысленно отбросили какую-нибудь стоящую идею?
Прежде чем Лайам пришел к решению, что действительно может проверить еще один след, небо за окном мансарды приобрело благородный темно-синий оттенок, какой можно видеть лишь перед рассветом. Соломинкой, могущей спасти утопающего, в его представлении являлась та самая незнакомка, связанная с Виеску, точнее ее повторная попытка заполучить сантракт. Ведь аптекарь по каким-то своим соображениям все-таки счел, что иерарху стоит об этом знать.
Какой намек таится в этом известии? Возможно, аптекарь таким образом хотел сообщить, что на него оказывают давление. Кто? Все та же таинственная особа? Что, если он приблизился к истине, когда вцепился в Виеску? И тут же ушел от нее, обратившись к более легкой добыче - к Лонсу? Что, если то, что, если се!.. С того момента, как Марциуса выкинули за скобки, это была единственная возможность за что-нибудь зацепиться - хотя и весьма ненадежная. Лайам решил еще раз навестить аптекаря - и лишь после того обратил внимание на цвет неба.
Лайам понимал, что для визита к Виеску час слишком ранний, но он боялся спать, боялся, что Кессиас арестует Лонса прежде, чем он, Лайам, успеет раскрутить новую ниточку и хоть как-то выгородить актера. Лайам беспокойно поерзал на тюфяке, соображая, чем бы таким заняться до того времени, когда можно будет отправиться в Норсфилд, и в конце концов, утомленный похмельем и треволнениям минувшей ночи, крепко уснул.
Он как-то сразу очнулся от сна, в ужасе вскочил с тюфяка и подбежал к окну. Солнце пока что стояло невысоко. Похоже, он проспал всего несколько часов. Раздевшись и наскоро вымывшись над ведром, Лайам вытерся одеялом.
Посреди комнаты на полу лежал сложенный вдвое листок бумаги белоснежной, хорошего качества. Очень смахивающей на ту, какую он купил для себя. Прежде, похоже, его скрывал полумрак, но сейчас на листок падало солнце. Нахмурившись, Лайам присел и подобрал находку. Листок не был надписан. Лайам развернул его с такой осторожностью, словно оттуда могло выпрыгнуть опасное существо.
Морщась, он дважды прочел коротенькую за писку. Почерк был неуклюжим, буквы - неаккуратными, правописание - просто ужасным, а содержание мучительным.
"Я знаю, что вы не подведете меня, мастер! Только не вы! Умоляю вас, поговорите с эдилом! Я клянусь - мой брат невиновен!"
Подписи под запиской не было, но она и не требовалась.
Из груди Лайама вырвался звук, схожий с рычанием льва. Он едва не смял записку, но в последний момент передумал и бросил листок на стол. Не долетев до цели нескольких футов, листок порхнул вниз, словно раненый голубь, и упал на пол.
Лайам пронесся мимо служанки, шарахнув шейся от него в сторону очага, и вылетел на улицу, застегивая на ходу пояс и неуклюже заправляя брючины в сапоги. Взгляд на небо заставил его на миг умерить шаги. Стояло прекрасное утро, достаточно холодное, чтобы подморозить следы влаги, оставшиеся на его одеянии после поспешного умывания. Небо было нежно-голубым, без единого пятнышка. Правда, вдали, над морем, громоздились каскадами черные тучи, и Лайам понял, что во второй половине дня разразится шторм.
Впрочем, это его не очень обеспокоило. Лайам сейчас способен был думать лишь о собственной глупости и об обязательстве, которое он, как последний идиот, взвалил на себя. Лайам скрипнул зубами и понесся по улице, словно рассерженный вихрь, проклиная свою мягкотелость. Попрошайки, словно чуя злость, кипевшую в нем, спешили убраться с дороги, но Лайам ничего этого не замечал.
"О боги, пускай аптекарь скажет мне что-нибудь важное!"
Лайам цеплялся за соломинку и сам это понимал, но у него не было иной возможности отыскать нечто, способное если не указать на истинного убийцу, то хотя бы обелить Лонса.
Когда Лайам появился на пороге аптеки, Виеску побелел - это было заметно даже невзирая на лохматую бороду, почти скрывавшую его сморщенное лицо, - и задрожал. Списав эту реакцию на свой мрачный вид, Лайам решительно подошел к прилавку.
- Иерарх, - обеспокоено прошептал аптекарь, - что заставило вас снова явиться сюда?
- Вчера я говорил с эдилом, и он рассказал мне кое-что, касающееся вас.
- Ну да, само собой, но ведь это еще не повод...