- Пустяки, не трусь, брат, не уронишь... Девчонка спокойная... Только молоко минуты две держи...
- У меня там торт есть, может, ей кусок можно...
- Вот они, холостяки, - с восхищением бросил Суханов, - как дети... Восемь месяцев ребенку, а он торт...
- А я одному так дал... Двух месяцев не было, а дал целый кусок. С аппетитом съел. Умер потом.
- Ну, пустяки... А если, знаешь, не будет спать, так ты возьми что-нибудь блестящее... У тебя есть - часы, запонка там, абажур... Помахай перед Зинкой, она и...
- У меня револьвер есть... Может, выстрелить несколько раз в воздух... Или я могу головой побиться о стену...
* * *
Очевидно, мнение обо мне, не раз высказываемое моими врагами, что моя внешность не вызывает полного доверия, разделяла и Зинка. Когда счастливые родители ее ушли и я уже минут пять укладывал ее на постель, она орала с таким отчаянием и бесконечным ужасом, как будто я отрывал у нее одну из ног, судорожно бьющих по одеялу. На кухне уже горела керосинка: может, это даже не было состояние горения, но, во всяком случае, по едкому запаху копоти, медленно, но верно распространявшемуся по всем комнатам, можно было догадаться, что что-то в керосинке мною зажжено.
Вспомнив совет Суханова, я принес бронзовую пепельницу и стал махать ей перед изумленной Зинкой, которая сначала притихла от острого недоумения, но потом, очевидно заподозрив во мне желание ударить ее этой блестящей вещицей, стала кричать еще надрывнее.
Я вспомнил, что в этих случаях опытные няньки успокаивают детей пением. Больше надеясь не на свою музыкальность, а на счастливый случай, я в бешенстве ходил по комнате и заунывно пел:
- А-а-а-а-а-а, а-а-а-а...
Моя несложная песня, сливаясь с шагами и Зинкиным ревом, мало успокаивала то чувство ожидания, которое заставляло меня прислушиваться к каждому шороху.
"Не придет", - с болью мелькало в сознании.
И мне уже представлялось, как Женя сидит сейчас с кем-нибудь в театре, наверное, с Папковым, смотрит на публику и с внутренней насмешкой думает о том, как я, обманутый идиот, сижу у часов и жду ее прихода. Извините, сударыня. Не на такого напали. Ну да, я люблю, очень люблю, конечно, мне было бы приятно, если бы вы пришли... Конечно, провести с вами весь вечер, проводить вас домой... А может быть, опоздала просто, дома задержали... Звонок... Испуганная Зинка истерически взмахнула руками и вцепилась в подушку.
- А-а-а... - беспомощно вырвалось у меня. - А-а-а... Я сейчас, я сейчас... Отворю только... Отворю только... А-а-а... Молчи, скотина... Господи, я ей голову оторву...
* * *
- Раньше вы, конечно, прийти не могли? - сдержанно спросил я у Жени, снимая с нее боа и чувствуя, что вся душа наполняется чувством поющей радости оттого, что ока пришла, что она здесь и что я чувствую ее бесконечно милую близость. - А я жду...
- Ну, не сердитесь...
Боже мой... Ведь и Катя так улыбалась, и Ксения Николаевна, и Соня... Но почему-то эти улыбающиеся глаза успокаивают сразу, и становится так хорошо...
- Нет, еще раз поцелую... Вот эту милую лапку...
- У вас так хорошо здесь, Шура... Я люблю эту комнату.
- Правда? Садись, Женя... Если бы вы знали, как...
Женя подошла к этажерке, пошатала цветы, потом посмотрела на меня.
- Почему это у вас так горько пахнет, Шура?
- Это керосинка, - густо краснея, ответил я.
- Керосинка?..
- Да... Это так, пустяки... Прислуга зажгла... Сидит и ждет...
- Скажите, чтобы потушила... Дышать нечем...
- Ее дома нет, - плохо соображая, что говорить, кинул я, - с утра ушла...
- Как с утра? - заинтересовалась Женя. - Так с утра и горит?
- С утра и горит, - со вздохом сказал я, - старая прислуга, неопытная...
- У вас же молодая горничная была...
- Сменил. В деревню уехала... Пила...
- Неужели пила, а вы так довольны были ею...
- Я схожу, потушу...
По дороге я заглянул к Зинке. Она успокоилась и спала, дергая во сне губами. Я облегченно вздохнул и с ненавистью посмотрел на нее.
- Спи, спи, скотина...
Керосинку, как оказалось, потушить нелегко. Если привернуть один фитиль, горит другой, привернуть его - идет дым. Пришлось залить водой. Правда, при этом погибло Зинкино молоко, но керосинка гореть перестала.
* * *
- Опять вместе... Мне казалось, что в прошлый раз мы расстались навсегда...
- Милый...
- У вас такие славные волосы, Женя... Такие мягкие, мягкие...
- Да волосы... А вот опять эта противная Ардатова висит на стене...
- Женечка, да это же карточка на память... Я ее сниму...
- Вы любили ее?
- Ардатову? Ни коим... Разве я мог...
- Вы же сами говорили, что у вас от нее был сын...
- Женечка, да ведь я врал вам, чтобы возбудить ревность ко всему прошлому, ко всему, что когда-то...
Женечка печально и нежно посмотрела на меня, и на уголках ресниц задрожали слезинки.