- Можно книги взять?.. Из класса... В парте они...
Тон, каким была произнесена эта просьба, плохо напоминал последнее слово приговоренного, потому что директор со злобой, посмотрев на меня, кинул:
- Иди. Да только не торчи долго в классе... Знаю я тебя...
У нас было обоюдное знание друг друга.
В классе, где сейчас была перемена, мой вкат по паркетному полу был встречен общим шумным сочувствием.
- Ну, как? Были? Где он сам? А что отец с матерью? Да ты говори...
Я выдержал достойную паузу и поделился сведениями о собственной судьбе.
- Вышибли, братцы...
- Это Тыква на совете тебе подпакостил... Ей-богу...
- Ну да, Тыква... Он добрый... Это Алешка нагнусил.
- А разбить ему в коридоре морду, будет тогда...
- Ты не куксись... Примут еще...
- Молодчага... Вышибли, а он ничего...
Положительно здесь я встречал несравненно больше сочувствия, чем там, где я был несколько минут тому назад. Учитывая это, я решил оставить о себе хорошую память.
- У меня, братцы, там мел натерт для немца, в кафедру насыпать... Вы уж как-нибудь сами...
- Ты уж не беспокойся. Даром не пропадет, насыплем... У тебя еще там два гвоздя...
- Это так, в пол вбить. На всякий случай. Может, кто зацепится...
Некоторые из приятелей и единомышленников по описанным в дневнике случаям решили предложить чисто коллективную помощь.
- А мы, брат, забастуем, когда уйдешь...
- А какие требования-то предъявите?
- Экономические. Чтобы тебя вернули.
- Спасибо, братцы... Ну, прощайте... Сенька, сегодня вечером приходи ко мне...
- А ты куда сейчас?..
- На реку... Сниму штаны и с сеткой пойду по малявкам...
- A y нас еще три урока... Вот черт... Дней пять шляться будешь...
Кажется, что, уйдя из класса, я оставил там немало людей, искренне завидовавших моему неожиданному положению.
Домой я возвращался с отцом и матерью. Это была очень невеселая группа. Я шел спереди, с ранцем за плечами, искренне довольный тем обстоятельством, что сейчас я смогу спокойно позавтракать дома хорошей яичницей, выпить кофе и, так как дома мое присутствие будет всем напоминать о семейном горе, уйти шляться по городу. На реку, конечно, я бы все равно не пошел - летом еще набегаюсь. Отец шел сзади и говорил много лишнего.
- Ух, как и драть я его буду, - делился он впечатлениями с матерью, сниму что надо да ремнем...
Мать, наверное, по своим чисто практическим соображениям находила, что эта мера может доставить только бесполезное удовольствие отцу и никакого педагогического значения не имеет:
- Проберешь этакого... Его оглоблей надо...
- И оглоблей буду,- не стеснялся в средствах отец, - всем буду...
Сказать, чтобы все эти обещания действовали на душу, как успокаивающая музыка, я не мог, но отвечать на улице было бесполезно. И, только придя домой, я решил, что пора заговорить и мне.
- Бить будете? - хмуро спросил я, твердо уверенный, что меня никто не тронет пальцем.
- Будем, - упрямо ответил отец, - непременно... Из гимназии вышвырнули...
- А я туда обратно вшвырнусь...
- Да кто тебя примет-то?..
- Кто вышиб, тот и примет...
Отцу, по-видимому, это показалось вполне возможным. Он искоса посмотрел на меня и стал снимать сюртук. Оставлять меня без приличного возмездия ему все-таки не хотелось, и тоном, уже менее суровым, он довел до моего сведения, что хочет отдать меня в мальчишки к портному.
Так как это было придумано совсем неумно, я даже не стал спорить.
- Отдавай.
- Ты с кем разговариваешь, негодяй?
- С тобой.
- То-то, "с тобой"... Ты чего здесь торчишь?
- Есть хочется...
- Позовут, когда надо...
- Мама уже накрывает...
- Иди, иди... Скажи, что сейчас приду тоже...
Через две недели меня снова приняли в гимназию.
- Ну, как, - с плохо заметной строгостью спросил меня отец, когда я в первый раз после перерыва пришел из гимназии, - жмут?