- Повесьте его.
- А потом вы меня заставите, чтобы он восемь дней ходил с веревкой на шее...
- Возьмите лишних сто рублей и прекратите.
Это было мое первое убийство ни в чем не повинного человека за деньги. Я повесил.
Вскоре я уехал из этого города. Прошло уже много лет после этого. Роман еще сохранился у меня как память о тяжелом испытании, перенесенном мной в молодости... И когда теперь меня приглашают работать в какой-нибудь газете, я смотрю приглашающему в глаза долгим пытливым Взглядом и робким голосом осведомляюсь, не будет ли в газете сенсационного романа.
И только получив честное слово, что об этом никто и на думает, вздыхаю радостно и облегченно...
1918
СПОКОЙСТВИЕ
I
Этого она мне простить не могла.
- Все, что угодно... Можете ругаться, делать гадости, но быть таким тихим кирпичом, таким тупым тюленем... Нет, с вами нужны железные нервы.
- Из какого же материала, недорогого и прочного, должны быть сделаны ваши нервы, если я, действительно, Стал бы ругаться с вами по поводу каждой вашей глупости, походя делать самые неожиданные гадости и вести себя как крыса в ведре?
- Все, что угодно, но только не это спокойствие... Вы им быка можете убить...
- Странное оружие для убоя домашнего скота. Что же, собственно, вы от меня хотите?
- Я хочу, чтобы вы были человеком. Вы даже никогда не возвышаете голоса.
- Правда, я делаю это, только когда нужно позвать извозчика.
- У вас никогда не бывает даже минутного порыва... Вы никогда не сможете зажечь словами... Вы тряпка, мякина...
Таким разговором редко начинается скрепление большого, хорошо продуманного чувства. Так было и в этом случае. Вскоре мы разошлись после года мелких неприятностей, неожиданных разговоров с незнакомыми людьми и предугаданных звонков по телефону с изложением причин неявки к назначенному месту, одним словом, после того, что для краткости и для привлечения сочувствия называется любовью.
И теперь, когда я временами тепло вспоминаю о Надежде Алексеевне, мне кажется странным ее искренняя ненависть к основной черте моего характера: спокойствию...
II
Началось это с первого же момента, когда я, встретившись с Надеждой Алексеевной третий раз, сказал, что я хочу встретиться и четвертый, только, если можно, где-нибудь вдвоем.
- Как вдвоем? - изумленно подняла она красивые синие глаза.
- Это значит, чтобы не было никого другого...
- Это значит... свидание? - растерянно сказала она.
- Можете назвать это журфиксом, благотворительным концертом или еще чем-нибудь. Мне все равно.
- Я вас не понимаю.
- Могу повторить, я сейчас не занят. Я хотел бы встретиться с вами вдвоем. Если можно - в четверг. Часа в два.
Очевидно, это было очень непонятно, потому что она, не спуская с меня изумленного взгляда, неопределенно спросила:
- А где?
- Можно на набережной. Придете?
По-видимому, простота постановки всего вопроса немного обидела Надежду Алексеевну.
- Дело не в этом. Прийти я могу, но... Почему вы именно сейчас говорите мне об этом?
- Может быть, я оторвал вас от дела?
- Я так же, как и вы, в гостях, и никакого дела ни у кого нет. Я говорю, почему вы мне не сказали этого, ну, вчера, третьего дня...
- Я вас видел неделю тому назад.
- Почему же вы тогда мне ничего не сказали?
Я подумал и спросил:
- А вас не удивляет, почему я не говорил об этом четыре месяца тому назад, когда мы с вами ничего не слышали друг о друге?
- Я о вас и тогда слышала... Только я думала, что вы высокий и худой.
- Ну, вот видите. Если бы я, на основании этих кратких сведений обо мне, подошел бы к вам и попросил о встрече...
- Странно... Вы так спокойно об этом говорите, как будто бы ни в коем случае не можете получить отказа...
- Да почему же отказывать. Ведь я у вас не особняк прошу, или...
- Все равно. Я могла отказать, и вам было бы очень неловко.
- Это не послужило бы поводом для моего неожиданного самоубийства.
- Я бы могла рассказать это всем, и все стали бы над вами смеяться.
- Это могло бы стать темой для дружного и общего смеха или во время вечернего чая в колонии малолетних преступников, или на семейном празднике у вас на кухне...
- Прямо удивляюсь, как вы все спокойно говорите... Очень удивляюсь.
Это было в понедельник. Два дня Надежда Алексеевна удивлялась у себя дома или в других местах, о которых я не знал, а в четверг, в два часа, она пришла удивляться вместе со мной, на набережную.
Ill