- Звала, Васечка, - сконфуженно пробормотала Зося. - Пойдем.
- А папаша там? - тревожно спросил Ежевикин. - Не пойду я к нему, Зося.
- Сам тебя просил... Ну, Васечка, ну, дорогой...
Из комнаты пахнуло йодоформом, скипидаром и еще чем-то больничным. На приземистой пестрой кушетке с голубыми цветочками лежал папаша с забинтованной головой. Из-под белой марли уныло вылезал черным клином кусок бороды, узенький левый глаз и кусок носа.
- Где это вас, папаша? - осторожно спросил Ежевикин.
- Где надо, там и отработали, - вздохнул папаша и добавил: - Иди, Зося, чайку схлопочи. Видишь, гость пришел.
Когда Зося вышла, наступила длительная и неловкая пауза.
- Вы уж того... не сердитесь, папаша, - пробормотал Ежевикин, - насчет прошлого раза... Может, действительно кого впопыхах штрафанешь...
- То есть как это впопыхах? - поднял папаша забинтованную голову. Как же их не штрафовать, ежели он, как драная кошка, на всем ходу в вагон сигает?..
- Которые торопятся уж очень, - осторожно вставил Ежевикин.
- А куда торопятся? - сердито заметил папаша. - Ногу-голову повредить торопятся? Так я вас понял, молодой человек?
- Вы, папаша, не сердитесь. Я насчет того, ежели который, может, иногородний, порядка еще не знает...
- А ты его на три рубля, сукиного кота, - убежденно заметил папаша, пусть через трешницу знает. Колесу все равно, на кого наехать - на иногороднего либо на местного...
- Который, может, и задумавшись через улицу ползет...
- А ты на рельсах не думай. И вообще нечего их сторону держать, молодой человек, - сухо сказал папаша. - Ежели их распустить, так по улице пройти нельзя будет.
- Невозможно, - согласился Ежевикин.
- Я про то и говорю, - сказал папаша и застонал: - Ой, ломит проклятую!.. Давно служите?
- Четвертый год, папаша.
- Так... Штрафов-то, поди, много взяли?
- Много, папаша, - испуганно согласился Ежевикин.
- Мало! - неожиданно стукнул папаша кулаком по кушетке. - Я б с их, чертей кривоногих, не так бы еще брал! Ну, идите, идите, молодой человек, там вас Зося ждет. Ой, голову ломит!..
Ежевикин тихо вышел в коридор.
- Ну? - с сияющим лицом спросила его Зося.
- Ничего не понимаю, - тихо сказал Ежевикин. - В голову ему, что ли, ударило, папаше-то?
- Ударило, ударило, Васечка! - радостно зашептала Зося. - Повезло нам с тобой, Васечка! По улице перебегал папаша... Милиционер свистит, а папаша вперед лезет... И тут прямо счастливый случай - грузовик. Краем папашу по голове хватил... Как пришел домой, перевязался, лег и сейчас же орать начал... "Зови, говорит, твоего..." - "Кого, папаша?" - "А который был тогда... Милиционера твоего, Васечку... За что, говорит, человека обхамил? За то, что руки-головы наши сберегает? Такой, говорит, как твой, уж не дал бы грузовику удрать. А я, говорит, даже номер грузовика запомнил: шестьсот двадцать три".
- Запишем, - деловито сказал Ежевикин, вынимая книжку, - потом ответит.
- Запиши, - ласково шепнула Зося, - наш с тобой счастливый номер! Шестьсот двадцать три... Век его не забуду!..
Ежевикин надел шинель и сконфуженно заметил:
- Тут в меня в прошлый раз мармеладом сверху запустили.
- Не может быть! - покраснев, отвернулась Зося.
- Ну, значит, показалось. Так я новый принес. Кушайте на здоровье. И папашу угостите. Больным сладкое полезно.
И веселый шепот в прихожей закрепил треснувшее по швам счастье.
1935
ДОМИК С КОЛОННАМИ
Они сразу полюбили друг друга у театральной вешалки. Анна Карловна, придерживая зубами коричневое пальто, загоняла левой ногой в дальний угол калоши. Гудоемов беспомощно ловил кашне, заканчивающее свое шелковое существование под ногами хлынувших с лестницы зрителей. Одна незаметная деталь сразу способствовала их сближению. Он выбил у нее калошу, а она наступила ему на кашне.
И именно в этот момент Анна Карловна заметила, что у Гудоемова замечательная чеховская бородка. Люди с такой бородкой любят чай с вишневым вареньем в теплой комнате и читают вслух Диккенса.
Гудоемов посмотрел на Анну Карловну и сразу понял, что она переводчица с голландского и может спорить о Шиллере, взбалтывая яичницу-глазунью.
Две души поняли друг друга и вышли вместе из театра. И хотя одной душе нужно было ехать шестым номером на Мясницкую, а другой - в обратную сторону, на Триумфальную, оба пошли пешком в одном направлении.
Дорогой говорили мало.
- Моя жизнь сложилась неудачно, - грустно уронил Гудоемов, - у моего соседа слева флюс, и он ходит босиком до четырех утра. А сосед справа играет ложечкой на пивных бутылках незатейливые мелодии, когда я сплю.
- Жизнь - это сон, - утешила его Анна Карловна, незаметно пожав ему руку. - Мне самой из дома послали ящик груш, а я получила вяленую воблу. Нужно быть стойким.
Потом они стали встречаться каждый день. Гудоемов заканчивал свои лекции об отражении татарского нашествия в музыке джаза и заходил за Анной Карловной в издательство, где она переводила с датского мемуары древних пиратов и песни фламандских кормилиц для массовых изданий.
Они сидели на бульварах, сравнивали облака с барашками и другими животными, находили друг в друге новые достоинства и ели вафли. После одной из нечетных встреч он случайно назвал ее Анютой и понял, что брак теперь неизбежен.
- Мы должны переменить наши комнаты, - твердо сказал Гудоемов. - Я хочу уюта. Я не могу жить с любимым существом между флюсом и пивными бутылками.
- У меня двадцать три метра и собственный счетчик, - ласково кивнула Анна Карловна. - Прибавьте к этому ваш центр и телефон, и мы наверняка получим три комнаты.
- Я хочу жить в маленьком переулке, - мечтательно заметил Гудоемов, в тихом, овеянном грустью старом московском тупичке.
- В домике с колоннами, - шепнула Анна Карловна, - и чтобы на дворе была густая рябина.
- Именно. С колоннами и с рябиной, - горячо подхватил Гудоемов. Довольно жить в этих четырехэтажных громадах. В этом вихре бетона и камня, где человек теряет свое "я" в лифтах и коммунальных услугах. Давить надо такие небоскребы! Уведите меня, Анюта, в домик с колоннами! Я требую как муж и человек...
- Усталые после работы, - лирически гудела Анна Карловна, - вечерами мы будем возвращаться по нашему тупичку, занесенному пушистым снегом, в наш домик с колоннами... Тишина...