Уже после первых трех репетиций Сенокосов деловито сказал директору:
- Прибавьте ему жалованья. Клад.
Пифоев проделывал все, на что только даже отдаленно намекал режиссер Сенокосов. На любую лестницу он поднимался только на руках. В сцене с Аглаей он, не дожидаясь ее толчка, проделывал в воздухе тройное сальто и уходил со сцены на голове, подкидывая ногой шляпу. Даже в сцене похорон дяди Пифоев ходил колесом, придерживая в зубах, как символ мещанского счастья, поднос с недорогим сервизом.
Единственно, что огорчало Сенокосова, это скорбное выражение на лице Пифоева, которое становилось все рельефнее и рельефнее с каждой репетицией.
- Смотрите веселее, - бодро говорил ему Сенокосов, - в вашем лице "Театр возможностей" приобрел настоящего актера. Зачем эта традиционная ходьба по сцене и говорение слов. Старо! Отжило! Человек в реальной жизни говорит слова, но хочет стоять на голове. Он ложится спать, но мечтает о том, чтобы сделать двойное сальто на глазах у общественности. Человек пьет лимонад, но мысленно ходит колесом. На сцене надо обнажать внутренние позывы человека. Канат, плюс музыкальное оформление, минус сцена - вот подлинное искусство, и "Театр возможностей" умело подметил это. Работайте, Пифоев. Из вас выйдет блестящий актер. На премьере старайтесь ходить на голове около самых зрителей. Зритель должен уйти из театра взволнованный.
Пифоев мрачно кивал головой в знак согласия и худел на глазах у действующих лиц и босых капельдинеров.
На последних репетициях он играл свою роль так вяло и с таким безнадежным видом, что Сенокосов даже прикрикнул:
- Не имитируйте утопленника! Веселее!
- Не могу я, - страдальчески уронил Пифоев, - не лезет.
- Как?
- А, да что говорить, - безнадежно махнул он рукой и безучастно встал на голову, изображая уход от действительности.
На спектакль Пифоев не пришел.
После поломки ноги бывшего Никодима это был первый серьезный удар по премьере.
- Приведите мне этого человека живым или мертвым, - метался Сенокосов, - я не дам без него второго звонка. Без него зритель не уйдет взволнованный!
Пифоева нигде не было. Зрители ели в буфете сухое печенье и стучали ногами. Наскоро надев ботинки, билетеры бегали по всему городу за Пифоевым.
В половине одиннадцатого один из них подал Сенокосову коричневый конвертик с запиской, на которой незнакомым размашистым почерком было бегло написано синим карандашом:
"Я в цирке. Вернулся на прежнюю работу. Уже загримирован. Сейчас мой выход. Здесь - тоже без слов, тоже на голове и тоже под скрипку, но только представление раньше кончается и можно поспеть на трамвай. Прощайте. Пифоев".
Сенокосов быстро изорвал записку и пугливо осмотрелся по сторонам.
- Никто не читал записки? - шепотом спросил он у билетера.
- Никто, товарищ Сенокосов.
- Так... Ваша фамилия Пигусов? На руках стоять можете? Да? А с декорации прыгать можете? Да? Идите, гримируйтесь. Только бородку какую-нибудь для настроения нацепите...
Премьера в "Театре возможностей" была спасена.
1935
ЧЕЛОВЕК И ВЕЩИ
Это был ничем не прикрытый запах собственности. Резко пахло красками, клеем и мокрой бумагой. Но Милобоев умиленно осматривал свою новую квартиру, и ему казалось, что от нее веет сладким и волнующим запахом, как от шубки любимой женщины, тайком прибежавшей на свидание.
- Это будет мой кабинет, - победно сказал он члену правления. Сколько метров! Смотрите, как здесь можно шагать!
- Получите ваши метры и шагайте по ним на здоровье, - безучастно подтвердил член правления. - Одиннадцатого распределять будем. В семь, без опоздания.
До одиннадцатого Милобоев с иронической жалостью ежеминутно оглядывал свою прежнюю комнату.
- Ты подумай, - взволнованно говорил он жене, - Ершакову мешает эпоха. Лузгину - дети. Васе - пессимизм. А кто мне мешал жить? Мне мешал жить вот этот шкаф, о который я ударялся боком. Вот эта вешалка, о которую я тыкался мордой. Я должен был ходить боком мимо этого дивана. Почему человек, который верит в будущее, должен ходить боком? А там, в новой квартире, у меня будет большой, просторный кабинет, два больших окна, два широких подоконника. А какие стены! Ты понимаешь, что такое стены.
- Нет, красавец, - сурово остановила его жена, - не понимаю. Дай энциклопедию, посмотрю. Не мешай спать.
Четырнадцатого переехали. В кабинете у Милобоева поставили письменный стол, этажерку и два стула. Комната выглядела такой большой, как будто из нее только что выехали ясли.
- Пространство! - восхищенно вскрикивал Милобоев. - Метраж! Кубатура! Какая ширь!.. Только я и воздух!
- Если ты будешь носиться как бешеный по комнате, - с нескрываемым неодобрением заметила жена, - пусть лучше останется один воздух. Помоги хоть перенести горшки с цветами! Кстати, синий ковер ты повесишь у себя.
- Ковер - это еще можно, - без большой охоты согласился Милобоев, ковер не так мощно убивает пространство. Давай ковер.
Через два дня Милобоев на неделю уехал в Киев. Когда он вернулся, всю дорогу мечтая о своем новом кабинете, жена встретила его теплой улыбкой.
- А кто моему песику приготовил сюрприз? - таинственно спросила она, подставляя щеку, пахнущую зубной пастой.
- Его маленький кролик, - умиленно ответил Милобоев, ткнув щеку губами.
Сюрприз оказался действительно неожиданным. Маленький кролик успел купить в рассрочку бурый диван, сразу и охотно занявший полкабинета, шкаф для костюмов, вытеснивший пустоту второй половины, и гипсовую фигуру, изображавшую римского воина, сушившего портянки.
- Александровской эпохи, - горделиво указал маленький кролик на диван, - по случаю. Тебе, может быть, не нравится?
- Нет. Ничего. Оригинальная эпоха, - грустно вздохнул Милобоев, тогда, наверное, в манежах жили. Для нормальной комнаты такой диван немножко великоват.
- А какой воин! Ты посмотри на эти линии!
- Линии что надо, - еще раз вздохнул Милобоев и с тихой ненавистью посмотрел на гипсовую портянку, загораживающую свободный проход к столу. Его нельзя в уборную поставить?
- Ставь, - сразу обиделся маленький кролик. - Если ты желаешь жить в пустом сарае - мне все равно. Твой дядя тоже дикарем был, хоть и инженер.
- Хорошо, - грустно сказал Милобоев, - мне все нравится. И шкаф нравится. И то, что он большой, - хорошо. Я буду в нем проводить выходные дни.
После этого маленький кролик проплакал от девяти до одиннадцати. Надо было мириться, и Милобоев произнес с бледной улыбкой:
- Может, второй ковер повесим у меня?
- Да, - сквозь бывшие слезы уронил кролик, - слева. А около окон тумбочки. Березового оттенка. Я уже купил.
Милобоев посмотрел на кроликову ногу в сером чулке и согласился на тумбочки.
За тумбочками в комнату въехало трюмо. Оно было тоже какой-то эпохи, потому что закрыло вентилятор и половину окна.